Ласко́во. Петр Смирнов
холодно-то? И в избе, слышу, никого уже нет. Открываю глаза и – о, господи! – где же это я? От страха и холода не поймать зуб на зуб. Кусты ольховые надо мной и вокруг, а лежу я на камне. Рядом с камнем сапоги валяются и портянки, разутые ноги закоченели. Полушубок снят и сверху наброшен, кепка под головой.
Вот так мальцы! Сразу вспомнил рассказы о привидениях. Дурак был, не верил. Теперь с самим случилось. Сразу и бога вспомнил. Господи, помоги выйти из кустов, дорогу найти. Обулся, надел полушубок, а всё равно дрожу, уже от страха. Выбегаю из кустов на полянку, а местность не могу признать. Господи, помоги!
Оказалось, что местность-то знакомая, да я-то сам себя не помнил – так напугался. А как местность признал, обрадовался, но и понять не могу, где ж мы с мальцами так прошли, что оказались на другой стороне озерка, на шума́йском поле?..
Вот ты говоришь – нету привидений. Я тебе скажу: до врéмя. Время придет – поверишь.
А вот рассказ папаши.
– С Бобкиным Егором собирались ехать в Морозы с сеном. Погода хорошая, ясная, дождя не предвидится. С вечера накрутили возы, чтобы завтра выехать чуть свет. Договорились – кто первый проснётся, разбудит другого. Спать пошли каждый в свой сарай на сено. А сена было уже много: чтобы влезть, лестница приставлена.
Уснул я сразу – намаялся за день-то. Но и во сне забота та же: не проспать бы. Приснилось, что Егор уехал, а мне коня никак не найти. Потом вдруг прояснилось, что это сон. Что-то и другое во сне путалось.
Но вот слышу отчетливо голос Егора у нас под окнами: “Дядя Лексей, спит еще Васька-то?” И тятькин голос из избы: “Да-а, наверно ещё спит. В сарае”.
Слышу – открывается калитка, жду, что Егор окликнет меня. И думаю, что пора уже вставать – всё равно не сплю, но жду голоса Егора. А он почему-то ничего не говорит, лезет ко мне по лестнице. Пусть, думаю, лезет. Молчу, будто сплю. А он, ни говоря ни слова, вдруг наваливается на меня всем телом и душит, душит… Хотел я было принять это за шутку, собрался его сбросить с себя да прижать хорошенько, ан не тут-то было. Всё у меня оказалось зажатым: и руки, и ноги, и грудь. Дышать стало нечем – так грудь зажата. В уме-то кляну его, хочу выругаться – мол, что ты, гад кривоногий, ошалел, что ли, а и сказать ничего не могу. Чувствую, вот-вот конец мне.
Собрал последние силы и толкнул его от себя. Всё во мне освободилось, а Егор, слышу, пошёл вон, даже калитка скрипнула.
Отлежался я, отдышался, стал вставать. Вышел на улицу. Тихо в деревне, все спят. У Бобкиных тоже сарай закрыт. Ну, думаю, Егор за конем ушел. Хотел и я идти, но решил сперва домой зайти. Поднимаюсь на крыльцо, толкнул дверь в сени – закрыта. Постучал. Вышла мамка, отложила закладку, впустила меня в сени, спросила: “Уже запрягать встал?” “Ага”, – отвечаю, а сам в избу иду. Тятька на кровати лежит, не спит. Спрашиваю его: “Приходил Егор?” “Не-е еще, ходи да буди его теперь”, —отвечает.
Тут я и рассказал им всю историю. “Господи Исусе”, – перекрестилась мамка. “Не было никого. Да ты сходи к Егору-то”, – посоветовал тятька.
Пошел я в их сарай и давай ругать Егора: мол, дурак, чуть не задушил,