Ласко́во. Петр Смирнов
нанялся Кука сторожем при Киселёвской церкви. Научился звонить в колокола. И так славно у него получалось – заслушаешься.
Нам, знакомым ребятишкам, он разрешал вместе с ним залезать на колокольню и звонить по ходу службы в большой колокол. У нас дух захватывало от высоты, а Куке, видимо, было интересно удивлять нас.
Кроме большого, зазывного колокола (“к на-а-ам, к на-а-ам”) на колокольне было еще несколько разной величины малых колоколов. В них, либо во все, либо не во все сразу, с определенным перебором, звонил только сам Кука. Чаще это было по окончании службы, когда люди выходили из церкви и направлялись домой, расходились в разные стороны (“туда-сюда, туда-сюда, иди-иди… туда-сюда, туда-сюда, иди-иди…”). Эти колокола звучали не так громко, как зазывной (его звон в тихую погоду был слышен за десятки километров), зато у них был необычайно приятный музыкальный перезвон. Люди, где бы они ни были, услыхав колокольный звон, осеняли себя крестом…
Причастие
Прадеды наши и деды причащались в церкви деревни На́вережье. В Навережье была и волость. Где-то в 1910–1915 годах наши деревни отошли к новому приходу – Киселёвскому. Между деревнями Кисёлево и Ре́пшино построили тогда новую деревянную церковь. В ней и я крещён. И причащался там каждый год в Великом посту перед Пасхой. Сперва на причастие мы ездили с мамой, потом – с тятяшей.
Уклоняться от религиозных обрядов я стал уже будучи школьником начальных классов. Под влиянием учителей становился атеистом. Но папашин ремешок время от времени возвращал меня в ряды “верующих”, и мне волей-неволей приходилось посещать церковь.
Когда же пошел я в Сорокинскую школу, уже причислял себя к взрослым, на гулянья шастал с парнями старше себя. Меня охотно брали в компанию, поскольку всю дорогу я наяривал на балалайке, а парни горланили песни, приплясывали да лупили палками об дорогу. “Чтоб слышно было – ласко́ськие идут!”
В Великом посту грешить остерегались. И старшие блюли, и предстояло, хочешь не хочешь, идти в церковь исповедоваться перед батюшкой, из его рук принимать причастие.
Тем не менее в тот памятный день кое-кто согрешил. Да и как было не согрешить!..
В Тяглице собрались в просторной избе. Вася Христёнок сбегал за гумно, проверил петли на куропаток, принес двух птиц. Тут же кто-то пошутил, что вот, мол, хорошая закуска. Само собой, идею дружно поддержали, и заговорили о том, где раздобыть выпивку. Двое парней мигом куда-то сбегали и принесли водку.
И закрутилось-завертелось! Под общий смех, под шутки-прибаутки куропаток мигом ощипали и сварили суп. Лишь один человек был против этой затеи – старая дева Аниска. Она пела на клиросе, была очень набожной. Пыталась отговорить молодежь от греха – ведь дело-то было в Великом посту. Да разве молодёжь остановишь?
В общем, было весело в тот вечер.
Вскоре, однако, об этом и забыли: мало ли весёлых дней было в молодости!
Вспомнили только на исповеди.
Незадолго перед Пасхой пришли в церковь. Народ подходил по одному к батюшке и каялся полушёпотом в своих грехах.