Озирис. Инна Тронина
запонки с аметистами Герман где-то посеял, и уже забыл о них. На его артистических руках блестели два кольца – обручальное и массивный перстень-печатка, тоже чернёного серебра.
Герман вздохнул, запустил пальцы в свои густые, с проседью, волосы и с интересом оглядел чужого ему мужчину. Издали они выглядели скорее братьями, чем отцом и сыном. Странно было, что один из них, краснея и потея, получал другого на пороге роддома. Жарким летом пятьдесят седьмого года младенца завернули в голубое пикейное одеяльце и перевязали атласной синей лентой.
Этот свёрток с двумя бантами, похожий на коробку конфет, и забрал из Снегирёвки красавец-студент Гера Фрейденберг. Но смотрел он не на сына, а на бледную, сильно похудевшую жену Манечку. И думал – неужели эта девочка родила? Да ещё от него? Невероятно. Это какой-то розыгрыш…
На цыпочках из детской выбралась Клавдия, которая уже позабыла о недавнем конфузе. Пьяная и шальная, и от того ещё более жаждущая ласки, она немедленно упала в объятия несостоявшегося супруга. Женька к тому времени уже ушёл спать. Андрей же насвистывал, думая о своём, и не замечал отца. Внизу, в колодце двора, кто-то заводил старый облезлый «Москвичонок».
– Значит, отпустишь Женьку со мной? – вполголоса спросил Герман, чиркая спичкой о коробок и покачивая во рту длинной блестящей трубкой.
– С дорогой душой! Лёльку бы ещё кто-нибудь взял…
Андрей выдохнул дым «Мальборо» на тёмное оконное стекло.
– В Москву ей пока рано. Ничего не поймёт.
Герман ещё не спрашивал сына, собирается ли тот в третий раз жениться. Конечно, мужику с маленькими детьми не управиться. А работёнка у него – хоть стой, хоть падай. Она берёт всё время и силы, и в любой момент может потребовать жизнь. Две жены Андрея уже в лучшем мире, и Маня…
Герман, когда жил с ней, даже не представлял, как полюбит её потом. Но и тогда молодой человек не понял, за что супруга его так возненавидела. А ведь у сына её глаза, и оттого сердце снова падает в коленки. Хоть бы слово сказала, упрекнула в чём-то – нет! Сразу подала на развод. Хотела, чтобы он сам всё понял. А вот не получилось понять – до сих пор…
– Я всё понимаю, батя, – смиренно сказал Андрей. – Просто так мечтаю.
– А Клавдия не может пока за ней присмотреть?
– Хм… Клавдия! Я ведь даже не знаю, сколько крестов у неё по реакции Вассермана. Ты уж извини за натурализм, но из песни слова не выкинешь. Приезжаю к ней домой, на проспект Тореза, и вижу на двери надпись – «Сифилиса прекрасная». Вот сейчас она Лёльку качала, а у меня на душе кошки скребут. Намекнул ей только, чтобы ребёнка не целовала. Кажется, поняла…
Герман выпустил из трубки колечки дыма. Потом достал трубку изо рта и взял её на отлёт.
– Андрейка, у тебя «беленькой» не осталось?
– При матери ты так не спился бы, приятель – Озирский вынул из холодильника непочатую бутылку «Сибирской». – Пей, мне не жалко. Только чертей потом не лови – при внуках…
– А ты? –