Дорожное эхо. Олег Левитан

      В давнем рейсе на Джорджес-банке

      мы работали тралом донным —

      и приплыл он, как бич по пьянке,

      в груде хека – зеленым, сонным…

      Но судьбу он встречал, как воин,

      и усы вздымал предо мною,

      и почтения был достоин,

      нож мой шкерочный сжав клешнею!

      С той поры он живым остался

      только кадром на фотопленке…

      С остальным я пять дней старался —

      делал чучело на картонке!

      Шиком было – из странствий шалых

      в порт родимый прийти с омаром!

      В Ленинграде во всех пивбарах

      красовались они недаром…

      И когда я с ним шел по трапу

      и потом с ним катил в трамвае —

      мир снимал предо мною шляпу,

      явной зависти не скрывая!

      О, романтика, труд рыбачий!

      Обретения и утраты…

      Года три он висел, маячил

      украшеньем родимой хаты.

      Ни волны ему, ни отлива.

      Ни охоты ему, ни жажды.

      Кот глядел на него лениво,

      и на клочья разгрыз однажды…

      Старушке – восемьдесят три.

      Она сама открыла двери.

      Заехал внучек и – смотри! —

      еще бог весть кто, при портфелях…

      Внук объяснял: – Проездом я, —

      а мы, безвестные поэты,

      вкушали сдобный дух жилья,

      в снежочек тихвинский одеты…

      Уже не помню, как там что,

      но помню – бабка пела песни,

      закуску выставив на стол

      и даже выпив с нами вместе…

      А песни были – просто ах! —

      о лебедицах с тонким станом,

      о тех валдайских молодцах,

      что завтра рекрутами станут…

      Певунья кашляла в платок,

      Допев куплет, – и снова песню!

      А голосок – высок, высок

      и так по краешку надтреснут…

      И был печален наш уход

      от этой старости беспечной,

      где если кто и подпоет —

      так только лишь сверчок запечный…

      Слепой старик о Трое не слыхал.

      Он в сорок первом – за рекою Мгою —

      в бою столкнулся с пламенем и мглою…

      С тех пор он мглу руками раздвигал…

      Но мне и рук, сторожких и живых,

      хватило, чтоб задуматься о сходстве —

      во Всероссийском обществе слепых

      на Волховском учебном производстве!

      Неотличим от прочих, молчалив,

      лишь седенькие лохмы на затылке —

      он трудится, он даже в перерыв

      все свинчивает штепсельные вилки…

      А я стихи, держа с водой стакан,

      вещаю, ожидая интереса —

      о том, что на щите для Ахиллеса

      впечатал