Рыбка, где твоя улыбка? Исповедь раздолбая – 3. Борис Егоров
руками идти было как-то неприлично, поэтому я нашел у своей старшей сестры единственный неначатый флакон духов «Красная Москва». Потом в соседнем квартале выискал нетронутую клумбу и ободрал ее.
Явился я к невесте элегантный, как рояль. Дело было жарким летом, поэтому я был в майке. А отцовскую бабочку застегнул просто на шею.
При виде меня Галочка пришла в дикий восторг! Она даже поцеловала меня не в одну щеку, а в обе. Но, когда я преподнес ей духи, Галя внимательно посмотрела на меня, а потом высунулась в окно и завопила: «Таня-я-а-а!» Снизу раздался голос моей сестры: «Че, Галь?» Галя показала ей коробку: «Это не твои духи?» Минуты через две тишины раздался вопль сестры: «А как они к тебе попали?!!»
Короче, по жалобе сестры папаня меня отодрал ремнем. Приговаривая, как помню: «Свое дари! Свое дари! Бабник малолетний…»
Прижимая к распухшей заднице свинцовые примочки, выданные маманей, я как-то сразу Гальку разлюбил. И по утрам при виде ее, орал в окно: «Дура кривоногая!..»
Крабы как сексуальные партнеры
Когда я в первый раз прочитал «Двенадцать стульев», то для меня очередным жизненным идеалом и примером для подражания стал великолепный Остап Ибрагимович Бендер. Помнится, больше всего мне понравилось в великом комбинаторе то, что он любой житейский геморрой умудрялся развернуть так, что тот шел ему на пользу. (Поэтому я никогда не перечитывал финальную сцену на границе.)
Нынче же, поскрипывая суставами и костылями, я пришел к выводу, что родство душ с Бендером я учуял потому, что сам был с раннего детства жуликом и пройдохой. Иначе как можно было объяснить, что я в пионерском лагере пришел на кухню в столовой к шеф-повару Осипу Абрамовичу – его представили вновь приехавшим в лагерь пионерам на первой линейке – и сказал ему: «Осип Абрамович! Папа просил вам привет передать».
Лагерь был кегебешный, поэтому шеф-повар впал в растерянность: «А… извините, как фамилия вашего папы?» Я пожал плечами: «А такая же, как и у меня – Егоров». Осип Абрамыч растерялся еще больше: «Никак не вспомню, извините. Я вроде всех детей знаю – Семичастного… И дальше он посыпал фамилиями. А я свою роль доиграл классно. Психологически. Я развел руками: «Осип Абрамыч, мое дело – привет вам передать. Я папе скажу, что вы его не помните». И пошел на выход. Боже ж мой! И здоровенный седой мужик побежал за мной, сопляком, начал извиняться, объяснять, что на нем, кроме трех лагерей, еще пять пансионатов для сотрудников комитета, и прочее, и прочее. С первого попавшегося противня повар схватил большой кусок пирога и преподнес его мне: «Вы приходите ко мне запросто. Если чего-то захочется, которого в меню нет!» (Кстати, таким пирогом пионеров не кормили.) Потом Осип Абрамыч вывел меня в зал, у всех на глазах похлопал по плечу, пожал руку и удалился.
С того дня я забил паровозный болт на распорядок дня. Ходил, куда хотел и когда хотел. Пионервожатые злобно на меня смотрели и мило улыбались – Осип Абрамыч имел о-очень весомый авторитет.
Ну,