Белеет парус одинокий. Валентин Петрович Катаев
в квадратные люки трюмов. Белое, яростное солнце с беспощадной скукой царило над этой пыльной площадью, лишенной малейших признаков поэзии и красоты. Все, все казалось здесь утомительно безобразным. Чудесные помидоры, так горячо и лакомо блестевшие в тени вялых листьев на огородах, здесь были упакованы в тысячи однообразных решетчатых ящиков. Нежнейшие сорта винограда, каждая кисть которого казалась на винограднике произведением искусства, были жадно втиснуты в грубые ивовые корзинки и поспешно обшиты дерюгой с ярлыками, заляпанными клейстером. С таким трудом выращенная и обработанная пшеница – крупная, янтарная, проникнутая всеми запахами горячего поля, – лежала на грязном брезенте, и по ней ходили в сапогах. Среди мешков, ящиков и бочек расхаживал аккерманский городовой в белом кителе чертовой кожи, с оранжевым револьверным шнуром на черной шее и с большой шашкой. От неподвижного речного зноя, от пыли, от вялого, но непрерывного шума медленной погрузки Петю клонило ко сну. Мальчик еще раз, на всякий случай, подошел к старшему помощнику узнать, скоро ли наконец поедем, и еще раз получил ответ, что как погрузим, так и поедем, а погрузим тогда, когда поедем. Зевая и сонно думая о том, что, очевидно, все на свете товар, и помидоры – товар, и баржи – товар, и домики на земляном берегу – товар, и лимонно-желтые скирды возле этих домиков – товар, и, очень возможно, даже грузчики – товар, Петя побрел в каюту, примостился возле Павлика. Он даже не заметил, как заснул, а когда проснулся, оказалось, что пароход уже идет. Положение каюты как-то непонятно переменилось. В ней стало гораздо светлей. По потолку бежало зеркальное отражение волны. Машина работала. Слышался хлопотливый шум колес. Петя пропустил интереснейший момент отплытия – пропустил третий гудок, команду капитана, уборку трапа, отдачу концов… Это было тем более ужасно, что ни папы, ни Павлика в каюте не было. Значит, они видели все. – Что же вы меня не разбудили? – закричал Петя, чувствуя себя обворованным во сне. Кинувшись из каюты на палубу, он пребольно ушиб ногу об острый медный порог. Но даже не обратил внимания на такие пустяки. – Окаянные, окаянные! Впрочем, Петя напрасно так волновался. Пароход хотя действительно уже и отвалил от пристани, но все же шел еще не по прямому курсу, а только разворачивался. Значит, самое интересное еще не произошло. Предстояли еще и "малый ход вперед", и "самый малый ход вперед", и "стоп", и "задний ход", и "самый малый задний", и еще множество увлекательнейших вещей, известных мальчику в совершенстве. Пристань удалялась, становилась маленькой, поворачивалась. Пассажиры, которых вдруг оказался полон пароход, столпились, навалившись на один борт. Они продолжали махать платками и шляпами с таким горячим отчаянием, словно отправлялись бог весть куда, на край света, в то время как в действительности они уезжали ровным счетом на тридцать верст по прямой линии. Но уж таковы были традиции морского путешествия и горячий темперамент южан. Главным образом это были пассажиры третьего класса