Горбовский. Марина Зенина
на крючок червя, и вид у него при этом был, как у человека, достигшего вершины Эвереста. Гордеев с Гаевым принялись перетаскивать таз к машине. Когда они возвратились, Горбовский спросил:
– Кто из вас заберет ее себе?
– Я чужих трофеев не беру.
– Я тоже, Лев. Такому улову любой позавидует, но… Ты поймал – ты и забирай.
– Во-первых, вы мне помогли ее вытащить. А во-вторых, на что она мне, вы подумали? Готовить я не умею, живу один, – Горбовский резко прервался, как будто вспомнил о чем-то, о чем не хотел бы вспоминать.
– Женщину тебе надо, – опасливо сказал Гордеев, не удержавшись. Слишком жалко ему было одинокого друга-холостяка, над которым жизнь вволю поиздевалась.
Пожалуй, все трое ощутили острую боль, развернувшуюся, как колючий бутон, где-то в горле. У Горбовского защипало глаза. Гордеев успел тысячу раз пожалеть, что не удержал язык за зубами. Он так боялся затронуть эту больную тему, и вот – затронул. И теперь он чувствует все то же самое, что и его товарищ, и ему больно, и ему тоскливо, несмотря на это прекрасное утро, несмотря на хорошую компанию и несмотря на неугомонную щуку.
«Наверное, поэтому он подпустил когда-то нас к себе, – в это же время подумал Гаев, – он понял, что все мы трое – родственные души, мы связаны, мы одинаково ощущаем этот мир и друг друга».
Горбовский, однако, отреагировал совсем не так, как ожидалось. Поникнув, он бесцветным голосом ответил:
– Обойдусь.
В тот момент Гордеев и Гаев как никогда прозрачно поняли истину, похороненную семнадцать лет тому назад под тоннами грубости, колкости, злости, эгоизма и замкнутости: Горбовский уверен, что не заслуживает больше никогда в жизни быть счастливым. И эту трещину в его панцире способны заметить лишь такие близкие люди, как они двое. Гордеев и Гаев переглянулись и отвели взгляд – им было стыдно смотреть друг другу в глаза, ведь они так остро ощущали вину и обиду за друга, но ничего не могли сделать. Ничего.
Глава 3. Гром среди ясного неба
«Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности».
– Я тебя ненавижу, – прошипела Марина, утирая постыдные слезы. Они как будто специально струились по щекам, и даже шея уже стала мокрой. – Я уйду от тебя! – крикнула она запальчиво, и ей захотелось чем-нибудь швырнуть в обидчика, но под рукой ничего не оказалось.
– Вот и проваливай! – огрызнулся Леонид развязно, грубо махнув рукой. – Давай, вещички собирай – и вперед! Вся в мать! Уходи, как она! Без тебя только лучше будет!
Марина закрыла лицо руками и сгорбилась; голова вжалась в плечи, а сами плечи тряслись, как в лихорадке. Отец, выгоняя ее, закрывал ей выход, но конечно он этого не замечал сейчас. А она боялась подойти к нему ближе, чем на два метра, когда он в таком состоянии. Поэтому она стояла на месте