Ласточка. Наталия Терентьева
вонючего мегаполиса, раздавившего ее сына – так ей казалось, – поют птицы с утра до вечера, тишина, работа.
Да, работа ее тяжела физически, но она понятная, нужная, ничего бессмысленного Анна не делает. Поскребет пол – он будет чистый, польет яблони – листья на них зазеленеют ярче, яблоки нальются сочнее, вот и все. Молитвы… Особенно поначалу многочасовые молитвы, монотонные, малопонятные, ей помогали. Тем более что излишнее рвение в молитвах, как ни странно, в монастыре и не приветствуется. Послушничество – это работа на благо монастыря, а вовсе не истовое служение Богу в молитвах. Тут захочешь уйти в нереальный мир, да не дадут. День послушницы полон обычных мирских забот – уборка, прополка, поливка или чистка снега, работа на кухне, другие хозяйственные заботы, не кончающиеся никогда. Монастырь большой, запущенный годами и до конца еще не восстановленный.
Анна заметила, как Стеша с необычным выражением то и дело взглядывает за ее спину, и тоже обернулась и не поверила своим глазам. Ребенок? Что здесь, в монастыре, делает ребенок? На экскурсии к ним приезжают редко, ехать уж больно неудобно, никаких чудотворных икон у них нет, а если и приезжают, то в эту часть монастыря, жилую, не заходят; дорожки так искусно поворачивают, что праздные туристы прогуляются кружок, другой вокруг центрального храма, завернут, чтобы пройти мимо огромной розовой клумбы, на которой непрестанно трудятся одна-две женщины, не поднимая головы – пропалывают сорняки, рыхлят почву, поливают, отрезают засохшие ветки, да и уезжают восвояси, думая, что побывали в монастыре. А настоящий-то монастырь он вовсе не в храме, а в душах монахинь. А в душу, слава богу, заглянуть невозможно.
Стеша, увидев заинтересованный взгляд Анны, кивнула:
– Ага, вот я и говорю. Необычное у нас пополнение.
– В смысле? – нахмурилась Анна. – Это не гости? Что, ребенка взяли в монастырь? Ребенка… – Она всмотрелась. – Это же мальчик…
– Мальчик, – опять кивнула Стеша, как-то непонятно улыбаясь. – Восемь ему лет-то, что ли. Или семь. Мать точно не знает.
– Как не знает?
– А ты поди, поговори с ней, может, тебе скажет, вспомнит…
– Это… – Анна не могла поверить собственной догадке. – Это та женщина, о которой ты говорила? Алкоголичка?
– Сестра страдает грехом винопития… – поправила ее Стеша.
– Ну да, я страдаю грехом уныния, а она – винопития. Ясно. Обе грешницы.
– Я тоже грешу, Аня, – вздохнула Стеша.
– А у тебя какие грехи? – спросила Анна, тут же пожалев. Какое ей дело? Что за внезапно проснувшееся любопытство?
– Да так… Скоромного хочу в пост… Страсть как хочу… Грешница, грешница… Конфету вот съела… Ела и думала: «Вот, Господи, какая я у тебя неразумная…» И опять хочу.
– Хотеть – тоже грех?
– А как же, конечно… – Стеша не стала договаривать, потому что мальчик побежал прямо к ним по тропинке.
– Разве детей берут в монастырь?
– Как видишь.
– Но