Глава государства. Олег Емельянович Кутафин
императора – и притом так, что в государстве не только нет власти, стоящей над ним, но нет и власти, ему равной. Власть такого государя носит характер власти самостоятельной. Она не является производною от чьей-либо другой. Наоборот, все другие власти в государстве имеют свой источник и свое основание в государе, ибо если он обладает в государстве властью неограниченною, абсолютною, то всякая другая власть возможна, лишь поскольку государь ее терпит, ее признает»[76].
Он рассматривал самодержавие как форму правления, которая с внешней стороны наиболее соответствует видимым проявлениям государства. Дело в том, считал он, что сведение всего государственного механизма к одной физической личности, стоящей в его главе, большинству людей представляется необходимым условием для обеспечения действительного единства и планомерного и согласованного хода государственного управления.
Вместе с тем он отмечал, что принадлежность всей совокупности государственной власти одному человеку не означает, что этот человек в состоянии сам осуществлять все функции власти. Поэтому и при неограниченной монархии неустранима множественность органов государства. Однако все эти органы рассматриваются как исполнители полномочий монарха, поскольку они от него получают свои права, он их назначает на должности, он в любое время может заменить любой орган и действовать вместо него. У этих органов нет никаких прав, направленных против монарха.
Н. И. Лазаревский подчеркивал, что в руках неограниченного монарха находится и вся законодательная власть. Только те приказания, которые исходят от монарха, имеют силу закона[77].
В. М. Гессен рассматривал в качестве отличительного момента, характеризующего юридическую природу абсолютных монархий, недифференцированность законодательной и представительной властей, сосредоточенных в одних и тех же руках, в руках абсолютного монарха[78].
Из этого, по мнению Н. И. Лазаревского, вытекают такие свойства самодержавной монархии, как то: в ней вообще не может быть не только у органов власти, но и у подданных прав, неприкосновенных для монарха: новый закон, если он противоречит чьему-либо праву, не нарушает его, а отменяет; закон сильнее каждого существующего права. «И коль скоро каждое распоряжение самодержавного монарха есть закон, – подчеркивает Н. И. Лазаревский, – то нет таких прав, которые не могли бы быть отменены любым распоряжением монарха. Почти во всех абсолютных монархиях делались попытки выделить из актов монарха акты законодательные, обставить их издание особыми гарантиями, обеспечивающими более внимательное их обсуждение, и затем постановить, что все управление, в том числе и акты управления, исходящие от монарха, должны быть закономерны. Все эти попытки ни к чему не приводили, ибо стремление ограничить волю неограниченного монарха законом заключает в себе внутреннее противоречие: всякое волеизъявление неограниченного монарха подлежит исполнению»[79].
В
См.:
Там же. С. 73–75.
См.:
См.: