Девяносто третий год. Виктор Гюго
мал мала меньше. Ребятишки ревели: «Мама», мать кричала: «О, дети мои!» Мать они убили, а детей увели с собой. Я все это видел, о боже мой, боже мой, боже мой!.. Убивши всех, они ушли, очень довольные своим делом. Мать они убили, а детей увели с собою. Но она не умерла, не правда ли, не умерла? Скажи-ка, Попрошайка, как ты думаешь, можно будет ее спасти? Если хочешь, мы поможем тебе отнести ее в твою конуру.
Тельмарк утвердительно кивнул головой.
Лес был в нескольких шагах от фермы. Они втроем живо смастерили из хвороста и прутьев носилки, положили на них все еще бесчувственную женщину и углубились в чащу. Крестьяне несли носилки, а Тельмарк шел рядом, поддерживая руку женщины и щупая ее пульс.
Дорогой крестьяне разболтались и обменивались над бледным, окровавленным, освещенным луною ликом полумертвой женщины следующими отрывистыми восклицаниями:
– Все перебить! Все сжечь! О, Господи боже мой, что же теперь будет!
– А ведь все это сделано по распоряжению того высокого старика.
– Да, да, он был у них командиром.
– Я его не видел в ту минуту, когда начался расстрел. Он что, был тут же?
– Нет, он ушел раньше. Но все равно, бойня произведена была по его приказанию.
– Так, значит, он во всем виноват?
– Да, я слышал, как он говорил: «Убивайте! Жгите! Не давайте пощады!»
– Говорят, это какой-то маркиз.
– Да еще бы не маркиз! Ведь это наш маркиз и есть!
– А как его фамилия?
– Маркиз Лантенак.
Тельмарк поднял глаза к небу и пробормотал сквозь зубы:
– О, если бы я это знал!
Часть вторая. В Париже
Книга первая. Симурдэн
I. Парижские улицы времен Революции
В те времена весь Париж жил на улице. Парижане обедали на столах, поставленных перед дверьми домов; женщины, сидя на церковных папертях, щипали корпию[67], распевая «Марсельезу»; парк Монсо и Люксембургский сад были превращены в учебные плацы; не было такого переулка, в котором бы не кипела работа оружейников, где не изготавливали бы ружья на глазах рукоплескавшей толпы. Из всех уст только и раздавались, что слова: «Еще немножечко потерпеть! Революция в полном разгаре». Все выглядели героями. Даже театры приняли облик афинских театров времен Пелопоннесской войны[68]. На стенах и заборах были расклеены афиши вроде следующих: «Осада Тионвилля». – «Мать семейства, спасенная из пламени». – «Клуб беззаботных». – «Папесса Иоанна». – «Солдаты-философы». – «Искусство любить в деревне». Немцы стояли у ворот Парижа. Ходили слухи, будто прусский король велел оставить для себя и своей свиты ложи в опере. Времена были опасные, но никто не боялся. Грозный «закон о подозрительных»[69], сочиненный Мерленом де Дуэ, грозил гильотиной каждой голове. Один прокурор, по имени Серан, на которого был подан донос, ждал, когда придут его арестовать, в халате и в туфлях и играл на флейте у окна. Все куда-то спешили. На всех шляпах были видны трехцветные кокарды.
Корпия – перевязочный материал, представлявший собой нитки, нащипанные руками из ветоши. В настоящее время не используется.
Пелопоннесская война – война 431–404 гг. до н. э. между Афинами и Спартой, поддерживаемыми своими союзниками. Чрезвычайно кровопролитная война, закончившаяся поражением Афин и создавшая предпосылки для установления македонской гегемонии в Греции. Описанию этой войны посвящен знаменитый труд Фукидида «История».
«Закон о подозрительных» – закон, принятый Конвентом 17 сентября 1793 г. и послуживший юридическим обоснованием террора. Согласно этому закону, практически каждый человек мог быть обвинен в неблагонадежности и осужден на смерть.