В садах Эдема. Владимир Данчук
жившие в Египте, не дали приюта Святому Семейству, когда Богородица с Иосифом Обручником и маленьким Иисусом бежали от Ирода, и с тех пор они обречены на вечные скитания. С изумлением натыкаясь на подобные легенды, невольно думаешь: а кто его знает, что случилось там, в этой непроницаемой мгле времён…
Жара немного спала, ночью прошёл дождь. Пару дней назад в первый раз вывезли Иванушку погулять, а теперь уже выставляем спать на лоджию. И спит. Иначе же кричит: если не ест и не спит – то кричит. Жалобно так – разевая ротик, и подбородочек дрожит.
Оля написала Танечке: «…на шестой день нас с ним перевели из роддома в клинику, потому что у Ванечки началась кожная болезнь – эпидермия. Я каждое утро уезжала к нему и возвращалась поздно вечером, в 11-ом часу. Так мы промучились 4 дня – гнойнички не заживали, он беспокоился очень, я думаю – от лекарств и уколов; какую-то «систему» ему делали. И всё очень таинственно, молча. Сёстры и врачи отмалчиваются, названия лекарств и причину назначения уколов не говорят. И самое угнетающее – всеобщая грубость и равнодушие.
На четвёртый день мы забрали Ванечку и теперь лечим его дома – поим святой водичкой, купаем в травке и марганце, и – слава Богу! – кажется, он выздоравливает.
…Чугунов тоже пишет нам из деревни, письма его очень хороши, от них веет покоем и тишиной. Он даже прислал нам посылку со зверобоем и вареньем. Мы с Лизанькой долго сидели над ящичком и всё не могли надышаться запахами „сеинького гомика”…»
Собрание сочинений Аполлона Григорьева выходило в 1915 году небольшими выпусками; в библиотечном каталоге обозначены 14 выпусков; сколько было всего и весь ли Григорьев издан – неизвестно… Читаю взахлёб, как детектив. У него несколько витиеватый слог, и отсюда некоторая неясность выражений и не полная отчётливость впечатления. К нему самому можно отнести характеристику, данную им Хомякову: «Несмотря на самый светлый ум критический, широта его захвата временами впадает в нечто стихийное, в нечто такое, что, сказавшись, не исчерпывается и представляет громадные перспективы для разработки». С некоторыми частностями я не могу согласиться (Жорж Санд он называет «великим современным художником»), некоторые положения мне кажутся недоговоренными (о байронизме Лермонтова), но вообще – впечатление захватывающее. Перед глазами прямо встают обзорные картины и нашей, и европейской литературы, написанные с щедрой и искренней эмоциональностью. Кажется, Григорьев был первым, кто назвал поэзию Гейне поражённой «фальшивостью неисцелимою, возведённою в принцип».
С жадностью я набросился на заметки, посвящённые нашим историческим романистам, и сразу же посетовал на их краткость:
«Исторические романы, из которых самые лучшие Лажечниковские, представляли смесь самую странную немного правдивого со многим фальшивым». Вероятно, он имеет в виду романтические похождения героев в этих романах – но я не был бы так суров; скорее всего это ошибка словоупотребления, некоторая грубоватость или, скажем,