Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии. Александр Горянин
шепотом: «Региональный хозрасчет!»). Один из ведущих литовских политологов и историков Чесловас Лауринавичюс вспоминает: «Помню 1987–1988 годы, когда весь СССР [не СССР, а РСФСР!] пульсировал жизнью, из-под советского пресса появились свежие ростки информации, обсуждений, дискуссий, публичное пространство Литвы было все так же заполнено бетоном. Наши журналисты с энтузиазмом гнали традиционные клише об империализме США и мирной политике СССР».
Пробудившаяся от спячки Россия погрузилась в яростные споры. Спорили в вузах, НИИ, на предприятиях, в очередях (советский человек проводил в очередях не меньше часа в день), на скамейках бульваров, в воинских частях. Все то, что произошло дальше, было бы невозможно без этого пробуждения. Партийное начальство пыталось направлять споры в «нужную» сторону, но благовоспитанная дискуссия о совершенствовании советского строя не задалась с самого начала. Буквально сразу началось – о ужас! – обсуждение политических альтернатив, и это быстро вы явило главный просчет Горбачева: советская пропагандистская машина не умела работать в дискуссионном демократическом режиме. Свобода слова быстро обнаружила ее дряблость и нетренированность. У зубастых оппонентов коммунистической утопии были непобиваемые доводы, отточенные подпольем, лагерями, самиздатом, бесконечными кухонными спорами. Советский агитпроп оказался бессилен против этих доводов.
Нет ни тени сомнений: отказ от утопии и демократические реформы были историческим творчеством «советского народа», прежде всего российского. Егор Гайдар знает, о чем говорит: «Если вы думаете, что это американцы нам навязали демократию в том виде, в котором она возникла в 1990–1991 гг., то это неправда. Мы сами вы брали этот путь, американцы играли в этом последнюю роль и будут играть последнюю» («Smart Money» № 26, 16.07.2007).
Точкой невозврата и одновременно моментом истины стало событие, о котором сегодня вспоминают нечасто: празднование 1000-летия Крещения Руси в июне 1988 года и неожиданно широкое освещение торжеств. Церковь, до того едва и сквозь зубы упоминаемая, вдруг стала важнейшим действующим лицом общественной сцены. Общество, давно превращенное в атеистическое, вдруг осознало, что рядом с коммунистической возвышается совершенно иная идеология, полностью (хотя и молча) ее отрицающая. И не просто отрицающая, но и неизмеримо более мощная. Уже хотя бы потому, что устояла на протяжении веков, тогда как коммунистическая всего за два года «гласности» успела покрыться глубокими трещинами. Для миллионов людей церковь стала, без всяких переходов, главным духовным авторитетом.
Сразу вслед за торжествами, не давая издыхающей утопии опомниться, явился еще один отменяющий ее символ – российский триколор. Впервые поднятый на ленинградском стадионе «Локомотив» осенью того же, 1988 года, он вскоре замелькал на митингах. «Что это за флаг?» – спрашивали люди и слышали в ответ: «Это русский, российский флаг!» И почти всякий раз ответной реакцией было радостное изумление.