Машина различий. Уильям Гибсон
об этой национальной слабости американцев. Вот он и расположил их к себе, подумала Сибил.
– Чероки покорили мое сердце, – продолжал Хьюстон, – и я убежал к ним, не имея, леди и джентльмены, ничего, кроме куртки из оленьей кожи и «Илиады», великой поэмы Гомера.
По экрану кинотропа прокатилась снизу вверх волна, кубики сложились в черно-белый рисунок с греческой вазы: воин в шлеме с гребнем и с поднятым копьем. В левой руке воина был круглый щит с изображением распростершего крылья ворона. Картинка понравилась зрителям, кое-кто из них даже захлопал. Хьюстон отнес эти аплодисменты на свой счет и скромно, с достоинством кивнул.
– Дитя американского фронтира, – продолжил он, – я не могу утверждать, что получил хорошее образование, однако, похоже, я наверстал упущенное и смог возглавить нацию. В юности моими учителями были древние греки. Каждая строка поэмы слепого певца навечно запечатлелась в моей памяти. – Левой рукой Хьюстон поднял увешанный орденами лацкан. – Сердце в этой израненной груди, – он ударил в означенную грудь кулаком, – билось и бьется в такт благороднейшей из историй, чьи герои были готовы вызвать на бой самих богов и хранили свою воинскую честь незапятнанной… до самой смерти!
Он замолчал. Через несколько секунд в зале захлопали – без особого, правда, энтузиазма.
– Я не видел противоречия между жизнью гомеровских героев и жизнью моих любимых чероки, – не сдавался Хьюстон.
На лице греческого воина проступила боевая раскраска, его копье обросло перьями и стало похожим на индейский охотничий дротик.
Хьюстон заглянул в свои заметки:
– Вместе мы охотились на медведей, оленей и кабанов, вместе ловили рыбу в прозрачных струях и растили золотую кукурузу. У костра, под звездным небом, я рассказывал своим краснокожим братьям о нравственных уроках, какие мое юношеское сердце почерпнуло из слов Гомера. И потому они нарекли меня Вороном, в честь пернатого духа, которого они почитают мудрейшей из птиц.
Грек распался, вместо него на экране раскинул крылья величественный ворон с полосатым щитом на груди. Сибил его узнала. Это был американский орел, символ их разобщенного союза. Однако здесь белоголовый хищник янки превратился в черного ворона Хьюстона. Ловко придумано. Даже слишком ловко: два кубика в левом верхнем углу экрана заело на осях, и там остались синие пятнышки – погрешность мелкая, но раздражающая, как соринка в глазу. Кинотроп «Гаррика» еле справлялся с Миковыми изысками.
Отвлекшись, Сибил потеряла нить повествования.
– …Призывный клич боевой трубы в лагере волонтеров Теннесси.
Возник еще один кинопортрет: человек, очень похожий на Хьюстона, но с высокой копной волос и впалыми щеками, означенный как «ГЕН. ЭНДРЮ ДЖЕКСОН».
В зале послышалось шиканье, инициаторами которого были, скорее всего, солдаты; толпа зашевелилась. Некоторые британцы все еще поминали Гикори Джексона без особой приязни. По словам Хьюстона, Джексон храбро сражался против индейцев и даже был одно время президентом Америки; но все это упоминалось мельком.