Аура (сборник). Карлос Фуэнтес
тебе бремя. Разве не об этом поет Гуэрито? Будем любить друг друга, и все дела.
Я подумал, что Элена права; в будущем, возможно, так оно все и случится; я был женат на ней четыре года и знал уже, что рядом с ней все правила морали, усвоенные с детства, естественным образом улетучиваются. Но именно это я и любил в ней: абсолютную естественность. Она никогда не отвергает одно правило, чтобы установить другое; она отпирает что-то вроде дверцы – так в детских книжках каждая новая страница предвещает картинку сада, пещеры, моря, а пробраться туда можно через потайное отверстие между строк.
– Не хочу заводить детей еще лет шесть, – сказала она как-то вечером, положив голову мне на колени, в темной гостиной нашего дома, под звуки пластинки «Кэннонболла» Эддерли; и в том же доме в Койоакане, который мы украсили многоцветными росписями и колониальными маскаронами с гипнотическим взглядом:
– Ты никогда не ходишь к мессе, и никто ничего не говорит. Я тоже не стану ходить, и пусть говорят, что хотят; а на чердаке, где у нас гардеробная, и откуда ясным утром можно увидеть, как мерцают вулканы;
– Сегодня я пойду к Алехандро выпить кофе. Он великолепно рисует, но будет смущаться в твоем присутствии, а мне нужно, чтобы он мне объяснил кое-что с глазу на глаз; и следуя за мной по доскам, проложенным между неоконченными этажами жилого комплекса, который я строю в Десиерто де лос Леонес;
– Отправляюсь на десять дней путешествовать на поезде по Республике; и в «Тироле», в середине вечера, быстро заглатывая кофе, растопыренными пальцами приветствуя друзей, проходящих по улице Амбурго:
– Спасибо, что свел меня в бордель, нибелунг. Мне показалось, будто я попала во времена Тулуз-Лотрека, все так невинно – ни дать ни взять рассказ Мопассана. Видишь? Сегодня я убедилась, что грех и разврат вовсе не здесь, а где-то в другом месте.
После частного показа «Ангела-истребителя» она сказала:
– Виктор, морально то, что дарует жизнь; аморально то, что ее отнимает, – разве не так?
И повторила это, жуя бутерброд:
– Разве я не права? Если ménage а trois[54] дарит нам жизнь и радость, и если благодаря этим отношениям мы становимся лучше, чем были, когда жили вдвоем, разве это не морально?
Я кивнул, не прекращая есть, слушая, как шкворчит мясо на высокой решетке гриля. Некоторые друзья стояли рядом, следили, чтобы их куски прожарились до нужной кондиции, потом вернулись за стол, уселись с нами, и Элена опять рассмеялась, снова стала прежней. Поддавшись дурному искушению, я стал вглядываться в лица наших друзей и представлять себе, как тот или иной обосновывается в нашем доме и дарит Элене толику чувств, стимул, страсть или понимание, которые я, достигнув своего предела, более не способен ей предложить.
Вглядываясь в лицо человека, очевидно расположенного слушать (а меня порой утомляют ее речи), или того, кто любезно согласился бы закрыть глаза на нестыковки в ее рассуждениях (мне больше нравится, когда в ее словах отсутствует
Сожительство втроем