Тайна Великой Тартарии. Посох Велеса. Евгения Кретова
а черточек справа на крышке сколько было – семь али «шышнатцать», а были ли чешуйки («Нет, не было»), а камешки самоцветные («Тоже – нет»)? С содержимым свертков оказалось проще. Катя только сказала, что она успела их захватить, как старушка почти бегом к ней бросилась, и устроилась рядом. Но девочка медлила. В самом деле, кто они? Вдруг, это ловушка? Ну, ладно, пусть и не ловушка, но с чего она перед ними распинается в подробностях произошедшего, с чего она взяла, что они ей помогут.
Ее сомнение не могло ускользнуть от внимания цепких глаз. Ефросинья, которая все это время молча слушала рассказ девочки, тихо к ней подошла и положила мягкую и легкую как перышко руку на плечо:
– Не опасайся, милая, – ее голос оказался мягким и теплым, – еще несколько вопросов, и ты получишь больше ответов, чем думаешь. Матушка моя, – она кивнула в сторону старушки, – давно гостей из того сундука ждет, уж поверь.
Катя, поколебавшись еще минуту, достала из рукава свитера три свертка. Медленно, дрожащими пальцами, разложила их перед хозяевами так, как доставала их из шкатулки: в начале мешочек, потом большой сверток, за ним – маленький. Искоса она глянула на старушку. Та с удивлением смотрела на мешочек. Девочка тем временем стала раскрывать свертки один за другим. Когда она открыла сверток с камнем, тот полыхнул в лучах солнца алым цветом, хотя Катя точно помнила, что дома он был синий, яркого василькового цвета. Сломанная игла ее ничем не удивила, как был потемневший от времени бронзовый обломок, так и остался. Ефросинья и Ярослава смотрели на разложенные на столе вещицы. Старушка все молчала и молчала. Думала. Катя ждала.
Тут старушка глянула на Ярославу, да так, что та аж подскочила со скамьи, будто ее кипятком ошпарили.
– А ну-ка, внучка, затвори-ка ставенки, да закрой так, чтоб ни одна живая душа не увидела – не услышала. Посмотрю заодно, чему тебя Стар научил…
При этих словах Ярушка сразу как то изменилась, повзрослела. Она вскочила на лавку, обернулась к окну да как начала что-то тихо шептать, а руки у нее словно птицы то взлетали вверх, то замирали, то падали камнем вниз, то волной шли вдоль горизонта. Катя прислушалась.
– Приди морок темный, – шептала Ярослава, – приходи на помощь в час дневной, солнечный, закрой окна вечером, затвори ставни полуночью, унеси прочь голоса да звуки, да спрячь до поры до времени под тяжел камень на дне моря-окияна.
Катя почувствовала как уплотнилось и ожило пространство вокруг. Яркие цвета лоскутного одеяла стали смазываться и таять, а звуки, только что доносившиеся со двора, теряли свою четкость. И пока Ярушка говорила, повторяя раз за разом одни и те же слова, из пальцев ее тек тонкими струйками серый дымок и застилал окно, словно занавесом, медленно полз по стенам светелки, карабкался к потолку и устилал ковром дощатый пол. И чем дольше девочка нашептывала те слова, тем плотнее становился серый дымок, постепенно сгущаясь, уплотняясь.
В светелке стало темно и тихо как в беззвездную