Письма императора. Валерия Вербинина
цифры месяца, и четыре цифры года, в итоге как раз восемь… – Тут ее осенило: – Может быть, это был день рождения Монталамбера? Черт возьми, а когда же он родился? Год 1825-й, но число и месяц… Черт бы побрал этого Петра Петровича, ну что ему стоило сказать мне такой пустяк?!»
Она наугад попробовала несколько комбинаций, но сейф не открывался. Поневоле Амалия начала злиться.
«И вовсе не обязательно это должен быть день его рождения, слишком уж просто… Возможна любая другая дата… Если это вообще была дата, конечно. День рождения матери, к примеру…»
Амалия покосилась на портрет, с которого на нее равнодушно взирала дама с розой возле корсажа. И тут баронессу словно что-то кольнуло… какое-то предчувствие… Словно решение находилось близко, так близко, что стоит только руку протянуть. Нагнувшись, Амалия снова посмотрела в правый нижний угол картины, на дату написания портрета: «1839».
Да нет, вздор, тут только четыре цифры.
«Но на противоположной стене висит еще один портрет!» – напомнил голос здравого смысла.
«На нем может не оказаться никаких цифр», – засомневалась Амалия.
Однако на портрете старшего графа де Монталамбера цифры все-таки имелись – едва различимая дата в самом верху полотна – 1820.
«Ну что ж, попробуем набрать 1839 и за тем 1820», – решила Амалия.
Она покрутила диск и с замиранием сердца налегла на дверцу. Сейф был по-прежнему заперт.
«Ну что, баронесса, – невесело сказала себе самой Амалия, – похоже, придется все-таки использовать динамит». Однако у нее оставалась еще одна возможность. Она набрала те же даты, только сначала – ту, что стояла на портрете отца, а потом – написанную на портрете матери.
18201839…
Щелк!
Дверца сейфа подалась. Не чуя под собой ног от радости, Амалия распахнула ее и приготовилась вытащить оттуда шкатулку, от которой зависела вся ее дальнейшая судьба.
Увы, баронессу Корф ждало разочарование. Сейф был пуст.
В те несколько минут, что последовали непосредственно за этим прискорбным открытием, Амалия вспомнила примерно половину всех известных ей ругательств. А так как она знала полдюжины языков – польский, французский, английский, немецкий, итальянский и, конечно же, русский, – то и ругательств у нее набралось более чем достаточно.
Помянув недобрыми словами Монталамбера, изготовителей сейфа, Петра Петровича Багратионова, свою судьбу и пронырливую мадемуазель Перпиньон, Амалия решила, что теперь можно и передохнуть, и почти без сил повалилась в кресло.
«Ну что ж, баронесса, этого ведь и следовало ожидать! – сменила она адресат упреков, взявшись теперь ругать себя. – Пока вы прикидывали да собирали сведения, кто-то более нетерпеливый, чем вы, явился в дом к графу, убил его, открыл сейф, забрал письма, которые стоят целое состояние, и преспокойно удалился. Хотя остается еще вероятность… совсем маленькая, правда… что наш агент ошибся и что Монталамбер держал в сейфе вовсе не шкатулку, а еще какие-то бумаги, и убийца пришел