Слёзы войны. Валентин Богданов
и беснующейся вьюге. Окна в доме проморожены толстым слоем снега и льда, и через них ничего не видно, а в комнате кажется ещё темней и тесней. Надо сказать, что в ту пору в нашей деревне не было ни электричества, ни привычного тогда репродуктора. Железнодорожная станция находилась рядом, и можно было бы зажечь лампочку бессмертного Ильича, но до этого никак не доходили руки у высокого начальства, и все новости мы получали из газет или людская молва их разносила. Так и жили – как при царе Горохе.
От слабого света коптилки по стенам комнаты причудливо мечутся мрачные тени, и мне кажется, мы находимся в избушке на курьих ножках из сказки о бабе Яге, которую недавно нам читала мама. Дед Арсентий привычно вяжет сеть, и челнок в его умелых руках монотонно мелькает с поразительной быстротой, бесконечно повторяя одни и те же движения. Баба Лепистинья сидит у самой печки, и к ней, как всегда, жмутся самые маленькие внуки, которых она ласково поглаживает по головам и что-то им нашёптывает. А мама сидит за столом и вслух читает толстую книгу, которая называется «Всадник без головы». Все внимательно слушают. Мне эта книжная история явно не нравится, и я в который раз высказываю своё возмущение, что всадника без головы не может быть, потому что он не усидит на лошади и не может видеть, куда ему надо ехать. Меня строго одёргивает дед, и я послушно умолкаю. И так длится несколько длинных зимних вечеров, пока книга не дочитана.
Но деду особенно нравятся рассказы писателя Лескова из книги «Соборяне», которые мама читает вслух уже несколько раз. Мне же они не нравятся, и я все упрашиваю почитать что-то про войну. Но меня будто не слышат и читают совершенно другое, что мне не по душе, и я невольно слушаю вместе со всеми. Мама в те годы была пропагандистом, как все деревенские учителя, и у нас дома всегда было полно газет, журналов, которые выписывал колхоз. Водились и книги из деревенской библиотеки, но мне особенно нравился журнал «Огонёк» с цветными картинками и короткими рассказами о различных случаях на войне, который я всегда держал под рукой, чтобы упросить маму что-то оттуда почитать, пока сам не научился.
А сносно читать я научился по тем временам рано, где-то к шести годам, и теперь уже дед донимал меня просьбами читать ему газеты, поскольку из-за слабого зрения мелкий газетный шрифт одолеть не мог и лишь маялся с газетой, разглядывая её в своих стареньких очках перед мерцающей коптилкой.
Однако читать деду газеты мне очень не нравилось, поскольку я абсолютно ничего не понимал из прочитанного, и он, по мере сил, старался мне объяснить непонятное, отчего я ещё больше ничего не понимал. Особенно мне тогда понравилось слово «территория», вычитанное из газеты, которую почему-то всё занимали и занимали наши враги, «ломились внутрь страны», как говорил дед, из-за чего мрачнел, сердился и расстраивался, но понять смысл этого приглянувшегося слова я всё равно не мог. После долгих дедовых разъяснений выбегал на улицу, мерил шагами наш огород, обходил дом, вглядывался в окрестности притихшей