Проклят и прощен. Элизабет Вернер
так и думал. Вам, светским людям, блеск и роскошь кажутся жизненной потребностью, с которой трудно расстаться. Составила ли ты какой-нибудь, план относительно будущего? Что ты будешь делать, когда Розенберг будет продан? Надеюсь, ты предоставишь мне подыскать для тебя подходящее местопребывание.
– Благодарю тебя за предложение, – холодно ответила молодая женщина, – но лучше будет, если я сама позабочусь об этом. По данному вопросу у нас легко могут оказаться различные мнения, а ведь ты всегда требуешь безусловного подчинения твоей воле. Я помню это еще с того времени, когда жила в твоем доме.
– Ну, ты-то никогда не знала такого подчинения, – резко ответил пастор. – В тебе всегда был силен дух противоречия, который я не мог сломить, несмотря на всю свою строгость, а то, что мне не удалось с Анной Вильмут, я вряд ли добьюсь от госпожи президентши Гертенштейн. Ты приобрела большую самостоятельность возле мужа, который был только покорным исполнителем твоих желаний. Совершенно безразлично, где именно ты поселишься в будущем, но ты должна устроиться так, чтобы избегать нежелательных встреч, на которые можешь натолкнуться здесь, в Розенберге. Близкое соседство того…
– Грегор!..
В этом восклицании в одно и то же время прозвучали и гнев и страх.
Вильмут остановился, но между бровями у него залегла мрачная складка.
– Ну? – спросил он после некоторого молчания.
– Ведь ты тогда же обещал мне, что между нами никогда не будет речи об этом… Не забывай же своего обещания!
Пастор не сводил пристального взора с прекрасного, сильно побледневшего лица, взора, проникающего до самой глубины души.
– Ты еще не справилась с этим? – медленно произнес он наконец. – Все еще нет?
Глубокий вздох вырвался из груди молодой женщины.
– Ты же знаешь, что с этим покончено! Я подчинилась твоей воле и думаю, что ты можешь быть доволен мною.
– Моей воле? Как будто ты когда-либо подчинялась чьей бы то ни было воле! Ты подчинилась только той беспощадной истине, которую я тебе открыл. Больше я ничего не сделал, я только открыл тебе глаза, а ты даже не поблагодарила спасшего тебя врача, ты предпочла бы остаться слепой.
– Ошибаешься, – беззвучно проговорила Анна, – я благодарна тебе за это – даже и теперь.
Вильмут собирался что-то ответить, как вдруг дверь быстро распахнулась, и в комнату влетела молоденькая девушка в пальто и шляпе; ее длинные косы не были подколоты, а свободно спускались вдоль спины, и совсем еще детское личико сияло радостью и задором.
– Вот и я опять! – звонко крикнула она. – Какая это была веселая поездка! Мы доехали почти до самого заколдованного Фельзенека и чуть-чуть… – Она вдруг остановилась, заметив пастора, и продолжала сразу изменившимся, тихим голосом: – Ах, ты здесь, кузен Грегор! Я вам помешала?
– Да, Лили, ты мешаешь! – холодно ответил он. – Вообще нельзя вбегать в комнату таким сорванцом. Когда же наконец ты выучишься вести себя,