Двадцать четвертая буква. Том Лоу
Управления исполнения наказаний глухо постукивали, пока Джонсон подходил к тумбочке у кровати.
Кофеин и декседрин довели его до края. Руки вспотели, мысли мчались. «За этим ворюгой ухаживают лучше, чем за большинством налогоплательщиков. И все потому, что в него стреляли. Девятнадцать лет в полицейской форме – и черта с два меня положат в отдельную палату. Может, это из-за чертовых СМИ… Выстрел был на каждом канале. А может, просто всем все по хрену».
Джонсон заглянул в коричневый мешок, порылся и вытащил лист бумаги. Обернулся через плечо на закрытую дверь. Развернул бумагу и начал читать. Чем дальше бежал его взгляд, тем шире раскрывались глаза. Джонсон тихо присвистнул и пробормотал:
– Охренеть…
– Что вы делаете?
Лайл Джонсон резко обернулся. В дверях, сложив руки на груди, стоял отец Джон Каллахан.
– Ничего, – ответил Джонсон, опуская руку с бумагой.
– Что вы там держите?
– Ничего.
Отец Каллахан подошел ближе. Теперь он мог разглядеть фамилию, написанную на желтой бумаге.
– Я полагал, что для вас, как государственного служащего, что-то значат понятия безопасности и конфиденциальности, – заявил священник. – Это письмо адресовано мне, лично.
– При всем уважении, проповедник, для заключенных нет такого понятия – личное имущество.
– Вы держите не личное имущество, а личное письмо, исповедь, предназначенную для меня. Я просил этого человека написать ее. Как и всякая исповедь, это священное таинство, совершаемое между Богом и одним из его детей.
Джонсон молчал и не двигался.
– Дайте письмо мне. Этот человек, каким бы ни было его прошлое, старается загладить свою вину перед Господом. Возможно, это его последнее слово, последнее желание в земном мире. Я не позволю вам препятствовать ему. Сейчас закон Божий стоит выше ваших правил.
Джонсон опустил взгляд, бычья шея покраснела.
Он медленно поднял руку:
– Забирайте. Я все равно его не читал.
Отец Каллахан взял листок и вложил его между страниц Библии, которую принес с собой. Потом посмотрел на Спеллинга. Тот спал глубоким наркотическим сном, грудь медленно поднималась и опускалась, приборы равномерно отстукивали пульс. Мониторы заливали палату синеватым светом. Священник взглянул на плашку с фамилией Джонсона и сказал:
– Я буду молиться за этого человека. Он не просто заключенный под номером. Его зовут Сэм Спеллинг. Я буду молиться и за вас, мистер Джонсон.
Джонсон фыркнул, повернулся и вышел из палаты. Отец Каллахан несколько мгновений смотрел на спящего Спеллинга. Потом положил ему руку на лоб и прошептал:
– Отец Небесный, храни этого человека. Ты замыслил его для чего-то, и я молюсь, чтобы он прожил остаток жизни в служении тебе. Аминь.
11
Лайл Джонсон сидел в укромном уголке столовой в больнице и писал то, что запомнил из бумаги Сэма Спеллинга. Кроме него тут был только один человек: какая-то женщина за столиком доедала кусок пирога. Она встала и пошла к кофейному автомату футах в двадцати от столика. Ее книжка