Война за океан. Николай Павлович Задорнов
и Попов останавливались у них. У Еткуна хранится объявление, данное ему Невельским. Оба считают себя гиляками, они своими рассказами расположили все население к русским.
Чихачев достал клок бумаги и, сидя на кане, стал писать, держа его на планшете на коленях. Он сообщал Невельскому, что благополучно прибыл в деревню Оди, откуда прямая дорога в Де-Кастри, что немедленно идет туда, так как в море ходит иностранное судно.
«Я был на Амгуни и Горюне, всюду расспрашивал о направлении Хинганского хребта, и, по сведениям, полученным от жителей Горюна и Амгуни, как и от маньчжуров, это и есть Становой хребет, из него берут начало Бурея, Амгунь. Хребет этот перекидывается через реку Амур и уходит к Корее. Народы, обитающие к востоку от него, видимо, ясака не платят».
Он писал, что встретил маньчжуров и договорился с ними о торговле. Они просят моржовый клык, мамонтовый зуб, сукно, ситец, железные изделия. «Я исполнил все, как вы велели. К августу нам быть на ярмарке, на устье Уссури».
Он писал, что запасы кончились, и убедительно просил немедленно возвратить Березина с распоряжениями и запасом провизии. Написал, что спешит в Де-Кастри, умоляет скорей прислать какой только возможно будет провизии, целует руку Екатерине Ивановне.
Он свернул бумагу вчетверо и подал топографу:
– Вам немедленно следовать в Кизи к Березину, пусть он сколь возможно быстрее отправляется в Петровское с этим письмом. А вы забирайте у него сухари и все, что он может мне отделить, и, пока нет распутицы, спешите с нартами ко мне через озеро Кизи в залив Де-Кастри, где мы вместе будем производить съемку.
Он написал еще одно письмо – Березину. В тот же день Попов с Афоней отправились в Кизи. Попов отдал все свои сухари Чихачеву.
Николай Матвеевич, размачивая их, ел жадно, с мясом и ягодой. Он выпил араки[40] и улегся спать на кане между Захсором и Чумбокой. Спал крепко, во сне видел, что лето наступило, все цветет, видел сад, в котором стоит родной дом в Новгородской губернии.
Проснулся – жарко от очага. Чумбока кричит за дверью, кормит собак. Мангунка качает зыбку. На дворе опять ветер, стужа. Тяжко проснуться после такого сна, очутиться в юрте, опять возиться с собаками и становиться на лыжи…
А через два дня он с Еткуном и Чумбокой стоял на утесе на берегу волнующегося ярко-синего моря. Огромные волны шли на каменный мыс. В море ни паруса. Кое-где нагромождены льдины на берегу, с косы прибой сбивает, рушит их. А на берегу они, видно, еще долго пролежат. Волны бушуют торжественно и грозно, завивают вихри, родной вид их волнует сердце Николая Матвеевича, уж немало поплававшего в свои двадцать два года.
Этот прибой – как торжественная симфония, гул волн и величественный шум в самом деле странно походили на музыку.
Он вспомнил, как Екатерина Ивановна рассказывала, что иногда по ночам в тишине ей слышится музыка, словно кто-то играет на фортепьяно. Геннадий Иванович однажды сказал, что это морской царь играет на ее утонувшем инструменте. Мол, наделенные особым слухом натуры слышат это. И добавил, что ему самому черт знает что тут мерещится,
Арака – водка.