«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2. Сборник

      Лежат меж деревьев тела пастухов неподвижно,

      и радуги отблеск мерцает у них на ресницах…

      Хлева догорают. Испуганно мечется стадо.

      А люди поленья подносят, костру не давая угаснуть:

      ведь алчет немедленной жертвы серебряный крест!

      И падают замертво овцы, в дыму задыхаясь.

      Белы их глаза и огромны – огромны, как луны…

      Так яд поедает траву, так свершает закланье чума!

      Вновь день после ночи пожаров, и ночь – ночь молчанья:

      наполнены страхом домов опустелых глазницы,

      и запах гноящихся ран над крестами восходит.

      (Один уцелевший здесь – я

      с мефистофельской злою усмешкой).

      Овца, у кого ты просить милосердия станешь,

      когда твой соломенный хлев стоит во владеньях Пилата,

      а луг, на котором пасёшься, – на огненной Этне!

      Разорванный талес[5] на раненом теле.

      Хорош этот талес еврейский – в нём телу удобно:

      ещё не зажившие раны ветра не засыплют песком.

      Слышны колокольные звоны, евреи трясутся.

      Не надо трястись так, евреи!

      На кладбище я стерегу могил свежевырытых ряд.

      Клеймо ваших ран на челе моём рдеет.

      Я царь в этом талесе – в мантии красной и рваной!

      Я каждой руке отомщу за пролитую кровь

      в болотах,

      в сараях,

      на улицах

      и у порога костёлов.

      Иначе зачем им носы и зелёных два глаза?

      Иначе зачем нам два ряда зубов и костлявые два кулака?

      Отец! Покраснела стена в этом городе, видишь?

      Приблизился вечер, и скоро засветятся звёзды.

      Чего ты добьёшься молчаньем и кротостью вечной?

      Не помнишь ты разве, что страж наш – Господь,

      что дрожать ты не должен?!

      Горят Небеса… О милости будем молиться!

      Ведь милость нужна Небесам… Небеса потемнели!

      Подумай, они ведь не чувствуют боль, не страдают,

      как плоть человечья?

      Ты умер? Я Имя тогда назову, и осядут

      высокие башни костёлов, откуда несётся

      сводящий с ума перезвон. Как дрожал ты!

      А ныне останутся только (для памяти и для рассказов)

      на кровлях железных кресты, как кресты на надгробьях.

      Из кладбищ, из тысяч и тысяч могил

      еврейское воинство встанет и выйдет с оружьем,

      и будет в шофары[6] трубить на все стороны света.

      Иначе зачем алый шар поднимается в небе?

      Иначе зачем в этом городе красные стены?

      Багровое солнце. Еврей на закате Европы.

      Дом в городе страха. Обилье крестов в поднебесье

      и звон колоколен.

      Завеса истлела. Дверь шкафа со свитками Торы

      висит на петле, как подстреленной