Дело Дантона. Сценическая хроника.. Станислава Пшибышевская
окончены, Лео.
Элеонора опускает глаза и медленно отворачивается к окну.
(Говорит и читает одновременно.) Через полчаса… я должен быть в Комитете… (Ненадолго поднимая глаза от бумаг.) И принеси мне, пожалуйста, чашку кофе. Если хлеба нет, то ничего страшного.
ЭЛЕОНОРА. Сию минуту.
Робеспьер поднимает глаза и с несколько печальной улыбкой наблюдает за ней, покуда она не скрывается за дверью. Тогда он садится и погружается в размышления, глядя в стену перед собой. Его лицо застывает. Стук в дверь, словно бы отбивающий ритм. Получив односложный ответ, входит Сен-Жюст.
СЕН-ЖЮСТ. Ты пришел в себя – даже встал. Это очень кстати. (Садится, не спрашивая позволения. Робеспьер снова берется за пилку.) Ты получил признание Энделя?[14]
РОБЕСПЬЕР (не отрываясь от своего занятия, взглядом указывает на депешу). А как же. Только что.
СЕН-ЖЮСТ. Теперь ты видишь, что я был прав? Если бы ты развязал мне руки неделю назад, то сегодня все было бы спокойно. А теперь одному Богу известно, что будет дальше.
РОБЕСПЬЕР. Ничего не случилось и не случится. Это всего лишь эбертисты.
СЕН-ЖЮСТ (откидываясь). Всего лишь!..
РОБЕСПЬЕР. Всего лишь. Холостые мины безвредны, даже если и норовят поднять Париж на воздух. Мы распустим Революционную армию, а Венсана посадим в тюрьму. Voilà tout[15].
Молчание. Сен-Жюст критически изучает его.
СЕН-ЖЮСТ. Максим, до сих пор я воздерживался от расспросов, однако ты начинаешь меня тревожить. Откуда эта сомнительная склонность к полу- и четвертьмерам – у тебя?!
РОБЕСПЬЕР. Мое отвращение к кровопролитию, хочешь сказать? Мальчик мой, это все потому, что мы оказались на грани террора. Мы вынуждены уничтожать фальшивомонетчиков, спекулянтов, предателей. И если не удерживать этого ужасного средства под контролем, не препятствовать его тенденции к усугублению, то каждый новый шаг будет шагом к катастрофе.
СЕН-ЖЮСТ. Но что, если нет иного средства внутренней обороны?
РОБЕСПЬЕР. Если нет – дело плохо. Однако этот школяр Венсан, во-первых, не опасен, а во-вторых, он деятель революции или был им. Это значит, что для некоторой части населения он – вождь. Осуждать же и попусту губить вождей, друг мой, – значит подавлять революцию в самом корне ее бытия: в человеческих душах. Ведь тогда люди утрачивают веру. Советую тебе призадуматься над этими двумя словами.
СЕН-ЖЮСТ (немного погодя). Если бы речь шла, скажем, о Колло… но Венсан! За ним пойдут в худшем случае несколько десятков авантюристов.
РОБЕСПЬЕР. Довольно, если сомнение завладеет и несколькими десятками душ. Ведь сомнение распространяется как чума. Вера – пробуждение человеческой души в трудящемся животном – огонек слабый. Если мы не будем беречь ее как зеницу ока, то рискуем дожить до дня, когда разочарованная Франция единогласно потребует возврата к рабству, дававшему хлеб. И что же тогда, Сен-Жюст? (Откладывает пилку и смотрит на друга с кривой, асимметричной улыбкой.) Можешь ли ты вообразить себе французский народ, принуждаемый к свободе пушками
Эндель (Гайндель) – офицер германского легиона.
Вот и все (