Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер
оставленные дотлевать угли, растрепались; с локонов, выбившихся из прически, стекают капли дождя.
На миг женщина сердито встряхивается, совсем как собака, но сразу же овладевает собой. Она поворачивается лицом к бару, здоровается с хозяином – приветствие это тонет в гуле разговоров, – затем поднимает руки к вуали. Острые лопатки ее, которых не замечает никто, только Рэкхэм, сходятся, когда она открывает лицо, под мокрой тканью. По всей спине женщины тянется подтек влаги, похожий на язык или на острие стрелы, указующее на ее юбку.
– Кто это? – спрашивает Уильям.
Три блудницы шепчут почти единогласно:
– Это она и есть, миленький.
– Ну-ка, мистер Хант. Молвите ваше критическое слово.
Конфетка поворачивается к залу «Камелька», оглядывает его в поисках свободного места. Самая смелая из шлюх, прорицательница, встает, машет рукой, подзывая ее к столику Уильяма.
– Конфетка, дорогуша! Сюда! Познакомься… это мистер Хант.
Конфетка тут же направляется к ним, словно для того сюда и пришла. Ей, верно, следовало бы поздороваться с прорицательницей, однако на приветствие этой девицы она не отвечает и смотрит лишь на Рэкхэма. Приблизясь почти на расстояние вытянутой руки, она спокойно окидывает Уильяма взглядом карих, как и было обещано «Новым жуиром», глаз, которые кажутся золотистыми – по крайней мере, сейчас, в заливающем «Камелек» свете.
– Добрый вечер, мистер Хант. – Голос у нее не так чтобы женственный, скорее хрипловатый, однако лишенный грубости, отличающей девиц ее пошиба. – Я не хотела бы помешать вашей беседе с друзьями.
– А мы уже и уходим, – говорит прорицательница, вставая. Товарки ее, точно вздернутые за веревочки, поднимаются тоже. – Он тут тебя дожидался.
И вся троица, подобрав тафтяные юбки, удаляется.
Можете не глядеть им вслед, это особы ничего не значащие (сколько же их, таких, существует на свете!) и пользы от них вам никакой больше не будет. Уильям вглядывается в женщину, ради которой пришел сюда, и никак не может решить, отличается ли ее лицо досадным несовершенством (слишком широкий рот, слишком далеко поставленные друг от друга глаза, сухая кожа, веснушки) или никогда еще не виданной им красотой. Впрочем, с каждой пролетающей секундой он подходит к решению все ближе.
Вняв его просьбе, Конфетка садится с ним рядом, юбки ее шуршат и поскрипывают, торс пахнет свежим дождем и свежим потом, словно она бежала – чего приличная женщина никогда и ни за что себе не позволила бы. Однако румянец на щеках ее дьявольски привлекателен и ароматы она источает божественные. Несколько прядей, выбившихся из искусно уложенной челки, покачиваются над глазами Конфетки. Томным движением затянутой в перчатку ладони она отводит их в сторону, к пушистым окончаниям бровей. И улыбается, разделяя с Уильямом удрученное понимание того, что у надежд наших, когда то, что мы задумали, исполняется вкривь и вкось, неизменно обнаруживаются свои пределы.
В теперешнем ее виде она с настоящей леди определенно не схожа, однако во всех иных отношениях