Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрко-монгольский мир XIII – начала ХХ в.. Р. Ю. Почекаев
приверженность к кочевому образу жизни и степным традициям [Гумилев, 1992а, с. 168; Далай, 1983, с. 47; Хафизов, 2000, с. 22; Grousset, 2000, р. 291].
Тем не менее права Хайду на ханский трон в течение всего времени его правления оставались спорными. Другие улусные правители, заинтересованные в смуте в Монголии, поскольку это ослабляло контроль каждого из противоборствовавших ханов за другими улусами, фактически признавали ханами и Хубилая, и Хайду, время от времени поддерживая то одного, то другого.[19] Поэтому претендент попытался изыскать дополнительные факторы легитимации, чтобы привлечь на свою сторону больше сторонников. При этом он не останавливался перед тем, чтобы пойти на прямые фальсификации.
Так, он стал распространять слова, якобы сказанные его дедом – ханом Угедэем при его рождении:
Пусть этот мой сыночек будет моим преемником после меня [Карши, 2005, с. 119].
Апеллирование к воле прежнего хана к этому времени стало традиционным приемом в борьбе различных претендентов на престол: еще на курултае 1246 г. некоторые влиятельные нойоны выдвигали царевича Годана, второго сына Угедэя, на том основании, что «его однажды отличил Чингис-хан» [Juvaini, 1997, р. 251]. В позднесредневековых монгольских летописях приводятся слова, якобы сказанные Чингис-ханом пред смертью о Хубилае:
Слова мальчика Хубилая особые. Слушайтесь его приказаний [Золотое сказание, 2005, с. 34] (ср.: [Лубсан Данзан, 1973, с. 240]; см. также: [Далай, 1983, с. 35]).
Так, придворные историки монгольских ханов, считавшихся прямыми потомками Хубилая, обосновывали бо́льшую легитимность Хубилая по сравнению с Арик-Бугой, фактически давая понять, что Чингис-хан видел его одним из своих преемников.
Вместе с тем апеллирование к воле покойного Угедэя было не слишком убедительным доводом в пользу законности притязаний Хайду. Во-первых, как известно из источников, преемник Чингис-хана видел своим наследником вовсе не Хайду, сына Кашина, а своего другого внука – Ширэмуна, сына Куджу [Рашид ад-Дин, 1960, с. 118, 119], и, вероятно, еще были живы люди, помнившие об этом, следовательно, была опасность, что Хайду уличат в подлоге. Во-вторых, ссылка на волю Угедэя вряд ли могла привлечь на сторону его внука тех, кто поддерживал потомков Тулуя. Ведь Мунке-хан, придя к власти, под предлогом изъятия незаконно выданных ярлыков «множества ханш и царевичей» (по-видимому, имеются в виду Огул-Гаймиш и ее сыновья, пытавшиеся узурпировать власть после смерти Гуюка) приказал отменить указы и изъять жалованные грамоты всех своих предшественников на монгольском троне, не допустив исключения даже в отношении ярлыков Чингис-хана [Рашид ад-Дин, 1960, с. 141–142; Juvaini, 1997, р. 598–599].[20] Что тут было говорить о воле «всего лишь» Угедэя?
Надо полагать, Хайду и сам осознавал слабость этого довода в пользу законности своих прав на престол, и потому использовал второй, куда более хитроумный и интересный с правовой точки зрения. Он решил апеллировать к Великой Ясе Чингис-хана, заявив, что она содержит положения, дающие ему все основания
Например, золотоордынский хан Менгу-Тимур (который и получил ханский титул в Улусе Джучи благодаря инициативе Хайду по созыву Таласского курултая 1269 г.) сначала не признал ханского титула Хайду и в первой половине 1270-х годов демонстрировал всяческую поддержку Хубилаю. Однако когда он убедился, что позиции последнего в Монголии усилились, во второй половине того же десятилетия стал поддерживать Хайду (подробнее см.: [Почекаев, 2012, с. 63–64]).
Часть упомянутых ярлыков (в первую очередь ярлыки Чингис-хана и Угедэя) в дальнейшем была подтверждена Мунке и его преемниками: еще юаньские императоры в ряде своих жалованных грамот отмечали, что эти акты являются подтверждением привилегий, дарованных Чингис-ханом и Угедэем (см., напр.: [Поппе, 1941, с. 63–69]).