Князь-волхв. Тропа колдунов. Алмазный трон (сборник). Руслан Мельников
нойона, но вот он уже правит к темному разрыву в зеленой стене. Низенькая мохнатая кобылка мотает гривастой головой, не желая вступать в пугающий мрак. Но опытный наездник охаживает лошадь плетью, сминает волю животного, заставляет преодолеть инстинктивный страх.
Верный гнедок под Тимофеем тоже заплясал, заартачился, отступил назад. Тимофей гикнул в поджатое ухо, наподдал пятками. Ударил плашмя мечом, болью изгоняя страх.
Конь перестал пятиться. Всхрапнул, шагнул вперед. Осторожно, медленно. А надо бы быстрее.
Еще один удар по крупу окончательно сломил упрямство жеребца. Гнедок сорвался с места. С отчаянным и жалобным ржанием ринулся вперед. Одним прыжком влетел в искрящуюся черноту. Очутился там почти одновременно с обезумевшей лошадкой кочевника.
Тьма окружила, окутала и поглотила их. Пригасила звуки леса, отсекла шум погони. А потом и вовсе свело на нет. Всё. Все звуки. Весь шум. Даже лошадиные копыта во мраке не стучали, как прежде. Копыта бесшумно отталкивались от чего-то мягкого и пружинящего.
Странное ощущение… Они словно скакали по толстому, влажному слою хвои и опавших листьев сквозь дремучий ночной лес с единственной тропкой-просекой. И будто сплошная стена деревьев сливалась с чернотой пасмурного неба, а землю, хвою и листья под копытами укрывали чернильные ручьи, едва различимые в скупом свете мерцающих гнилушек.
И все же это был не лес.
Это был прямой, как жердь, нескончаемый проход сквозь ничто. Проход, в котором едва-едва смогли бы разъехаться двое верховых. Эта была дыра, проткнутая в пространстве, нора без изгибов и разветвлений, но с подвижными и расплывчатыми очертаниями. Впереди, где поблескивали искорки, темнота размягчалась, становилась податливой и едва-едва осязаемой. Перед лошадиными мордами она была подобна расступающемуся туману. Однако там, где путеводных искорок не появлялось вовсе, тьма обращалась в упругую стену. Шарахнувшийся влево конь Тимофея сразу же на нее наткнулся. Да и сам Тимофей явственно ощутил бедром мягкий холодный толчок. Словно уперся в чью-то неживую плоть.
Границы сплошной непреодолимой черноты сжимались и разжимались. Искорки впереди то расширяли проход, то, наоборот, сбивались под натиском черных стен в сияющую цепочку – так, что уже не представлялось возможным скакать стремя в стремя. Можно было только друг за другом. Но при этом всегда ясно было, куда именно нужно скакать. Вперед и прямо. Только вперед, только прямо.
Бельгутай что-то кричал. Но об этом Тимофей догадался лишь по раскрытому рту степняка. Никаких звуков здесь, в этом странном месте, по-прежнему не рождалось и не умирало. Наверняка из лошадиных глоток тоже вырывалось ржание, но и лошадей слышно не было. Тимофей вдруг понял, что кричит сам. Кричит и не слышит себя.
Потом глаз уловил в мерцающем сумраке справа движение – слабое, медленное. Странное, чуждое. Которого быть не должно. Тимофей перестал кричать, повернул голову. Стрела! Арбалетный болт, влетевший сюда еще до того, как въехали они. Или это уже другой – пущенный им вслед?
Оперенный снаряд словно парил в воздухе.