Книга о прошлом. Ирина Ринц
вокруг заволокло.
И соловьи вокруг запели,
И зачирикали щеглы,
А попугаи не успели,
И канарейки не смогли…
Уже прошло, уже пропало,
Уже рассеялось, как дым.
И крик Бальмонта «Мало! Мало!»
Не сделает меня седым.
И всё пошло по прежним рельсам,
И всё попало в колею,
И адмирал великий Нельсон
Мурлычет песенку мою…
Судя по всему, именно великой силы искусства не хватало присутствующим для тотального катарсиса. По окончании декламации сначала воцарилась гробовая тишина, так что можно было решить, что все разом вдруг протрезвели. Но тут, очнувшись, пытливые молодые люди заговорили одновременно. Дружно налили, дружно выпили. Принялись обниматься, утирая пьяные слёзы, в чём-то клясться друг другу и самим себе…
– Пора нам, Олежек, – тихо заметил товарищу Радзинский и незаметно подпихнул друга к двери.
Так они и ушли – элегантно, по-английски.
И снова бодрящая свежесть прозрачной мартовской ночи. И похрустывание льда под каблуками. И сигарета – какая-то слишком горькая на вкус в этот раз. И тошно также, как и вчера. А, может быть, ещё противнее.
– А какой способ самоубийства самый простой? – отрешённо интересуется Радзинский, рассеянно наблюдая, как растворяется в ночном воздухе сизый табачный дым.
– Живи, живи себе, и рано или поздно помрёшь – вот самый простой способ самоубийства, – неохотно откликается Покровский, старательно борясь с тошнотой.
Радзинский пристально глядит на своего всегда подтянутого, дисциплинированного приятеля, который даже сейчас аккуратно застёгнут на все пуговицы, и шагает ровно, и выражается корректно – полное впечатление, что и в мыслях у него такой же порядок. Это производит впечатление. Заставляет прислушаться.
– А яду у тебя нет? – Почему-то хочется плакать и Радзинский торопливо затягивается сигаретой, чтобы скрыть свою постыдную слабость.
– Яду мы с тобой только что приняли в достаточном количестве. Или тебе мало? – недовольно морщится Покровский.
– Олежек, для чего мы живём? Ты знаешь? – отрывисто спрашивает Радзинский и невольно ускоряет шаг, чтобы хоть таким образом приглушить странное возбуждение, растущее в груди и сдавливающее сердце. – Эти твои знакомые – они знают?… Почему мне так хочется сдохнуть?!…
– Потому что ты надрался, как последняя скотина, и теперь сам себе противен, – бесстрастно отвечает друг детства. – Впрочем, я не лучше… – покаянно вздыхает он.
Радзинский останавливается и швыряет окурок на лёд, придавливая его носком ботинка. Поворачивается к другу лицом.
– А я могу сделать так, что ты мигом протрезвеешь. – Он разминает кисти рук и поддёргивает рукава, как будто собирается показать фокус. – Веришь? Я знаю, что если уберу вот это сиреневое мерцание вокруг