«Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года). Борис Колоницкий
поддержки они оказать не могли.
Социалисты-революционеры стали после свержения монархии самой многочисленной политической партией. Правда, приток «мартовских» эсеров неоднозначно сказался на эффективности партийной работы. Впоследствии эсеры одержали убедительные успехи на выборах в местные органы власти, а затем – уже после падения Временного правительства – и на выборах в Учредительное собрание. Казалось бы, сотрудничество самого популярного лидера революции и руководства самой массовой политической партии взаимовыгодно. На деле, однако, безоговорочно Керенского поддерживали только «правые» эсеры, которые не были вполне довольны действиями партийного центра. «Правые» располагали немалыми финансовыми ресурсами, 29 апреля они начали издавать в Петрограде газету «Воля народа», которая особенно активно поддерживала Керенского и, по всей видимости, финансировалась благодаря помощи влиятельного министра. Однако массовой поддержкой «воленародовцы» также не обладали.
Керенский иногда – когда это было тактически выгодно – с гордостью упоминал о своей принадлежности к социалистам-революционерам. В таких ситуациях он говорил о «героической» истории партии, о мудрых партийных «учителях» и признанных, авторитетных «вождях». Однако на деле Керенский не был патриотом партии эсеров: его политическая позиция находилась как раз посередине между двумя лагерями – «демократии» (т. е. социалистов, обладавших влиянием в Советах и войсковых комитетах) и «буржуазии». Политическая линия Керенского располагалась на оси, образованной взаимодействием этих важнейших векторов. Он олицетворял данное соглашение, он был и главным действующим лицом, и символом широкой «коалиции всех живых сил страны», объединяющей умеренных социалистов и либералов.
Керенский, своеобразный политический солист, был слабо связан с массовой работой эсеров и партийным аппаратом. По его собственному признанию, он не интересовался партийными программами[320]. К теоретизирующим политикам-социалистам, претендующим на «научное» понимание общественных процессов, делающим историю «по книгам», он относился с иронией, а то и с пренебрежением. Даже в мемуарах он свысока писал о «книжниках», пытавшихся втиснуть необычную и непредсказуемую ситуацию революции в узкие рамки своих партийных догм (в неопубликованных текстах, как мы увидим далее, он давал таким «книжникам» и более жесткие характеристики)[321].
Керенский не имел устойчивых и принципиальных взглядов по многим вопросам – социальным, аграрным, промышленного регулирования, – что сказалось на последующих этапах революции, когда настал час принятия важных, быстрых и болезненных решений. Тогда это стало явным недостатком. Однако на начальном этапе революции своеобразная теоретическая нечеткость имела и известные тактические преимущества – значительно расширяла возможности политического комбинирования и лавирования, объединения
The Catastrophe: Kerensky’s Own Story of the Russian Revolution. Р. 32.