Записки штурмовика (сборник). Георг Борн
с волнением дожидался вечера. Радовало, что мне доверяют участие в серьезном деле, но одновременно становилось как-то не по себе, когда я думал о нападении четырех вооруженных людей на ничего не ожидающего человека. Откровенно говоря, я бы с большим удовольствием подколол какого-нибудь полицейского. Но фон Люкке говорит правильно: надо поменьше думать и исполнять приказания. Кроме того, если не я буду участвовать в нападении, то пошлют другого штурмовика.
В десять часов вечера я был на условленном месте. Там уже прогуливалось двое наших ребят, вскоре подошел третий. Мы разбились на две пары и стали фланировать на расстоянии сотни шагов. Прошло двадцать минут, полчаса, еще десять минут – на Нюрнбергерштрассе все тихо и спокойно. Вдруг раздается довольно громкий свист. Улица почти безлюдна, только влево от Пренцлауерштрассе идет женщина. Мы бросаемся вперед, заворачиваем направо на Нюрнбергерштрассе и почти сразу налетаем на человека среднего роста, в сером плаще и кожаной кепке. Я оказываюсь впереди всех, толкаю его изо всей силы в плечо, но забываю вынуть нож. Человек пошатнулся от толчка, но быстро выпрямился и ударил меня в зубы. Я чувствую хруст сломанных зубов, мною овладевает дикая ярость. Я хватаю человека в сером плаще за горло. В этот момент вижу, как двое наших ребят налетают на него и ударяют ножами в спину и в бок. Человек в кожаной кепке падает.
– Готово, – говорит один из наших СА, бледный худой парень, бывший прежде кельнером. – Ну а теперь бежим.
Мы разбегаемся… Вдали слышны голоса:
– Тут была драка.
Я оборачиваюсь и вижу группу людей, приближающихся быстрыми шагами к убитому нами человеку. Спускаясь в подземку, я вспомнил, что у меня лицо в крови. Платка нет, вытираюсь куском найденной газеты. Один из передних зубов шатается и едва держится, вырываю его и бросаю вместе с обрывком газеты. В голове гудит, делаю все, как автомат.
Прихожу домой уже около двенадцати часов ночи. Долго не отворяют, наконец высовывается голова отца. Дверь открыта; я вхожу, мать при виде меня кричит:
– Вилли, посмотри, на кого ты похож!
Я подхожу к комоду, беру зеркало. Действительно, губа распухла и вздулась, глаза дикие.
– Я упал на лестнице, у вас тут темно, как в колодце.
Выходит отец:
– Почему ты нас осчастливил своим приходом? Ведь ты уже месяца два-три не показывал носа. Может быть, тебя гитлеровцы уже выбросили и на прощание поцеловали в губу?
Мне все безразлично. Я почти не слышу, что мне говорят. Объясняю, что мне нездоровится и что хочу день-два пробыть дома. Мать смягчается:
– Ну, ложись, теперь твоя кровать свободна не только ночью, но и днем: ночной сторож потерял работу и не мог больше платить. Но насчет еды у нас плохо – ничего нет, кроме хлеба.
Я лезу в карман, вынимаю две монеты по марке и протягиваю матери. Она теряется, но быстро прячет деньги в карман фартука. Отец отворачивается и что-то бормочет. Через полчаса я лежу в постели, хочу обдумать все, что произошло. Мать сидит на стуле у кровати и расспрашивает меня,