Война уже началась. Сергей Зверев
лишь сыпучий откос, прорезаемый глубоким оврагом – свалкой. От барака к утлым мосткам с привязанными лодками спускались дощатые ступени. Несколько малолетних оболтусов в трусах до колен барахтались в воде, ловя последние лучики уходящего за откос солнца. Пожилой спортсмен-ихтиолог рыбачил в извилистой заводи. Соломенная шляпа торчала над камышами, как блин инопланетной тарелки. Я наблюдала эту идиллию из окна узкой каморки, где обстановка ограничивалась односпальной кроватью у окна, на которой я возлежала, устроив подбородок на баул, и старым бабушкиным сундуком. Изредка в комнату наведывался блаженного вида отрок со впалым животом, показывал язык и убегал, гаденько похрюкивая. Я не обращала на него внимания. Какое мне дело? Племянник, пасынок, подпасок… Пахло закисающими огурцами. За фанерной перегородкой раздавался заупокойный молебен, что-то шипело на сковороде. В смежной комнате позвякивала бутылка водки: там пресловутый дядя Федя – самый компетентный абориген в Карадыме – шептался с моим «соавтором». Дядя Федя мне сразу не понравился. Мрачноватый тип лет сорока пяти, в широкой рубахе, в «тришкиных» штанах. На вид – деревня и деревня. Но не люблю я людей, которые себе на уме. Он не суетился, двигался неторопливо, приторможенно, с нажимом протирал обшарканный стол, бережно выуживал стаканы из буфета. На меня взирал из-под густых кучерявых бровей – угрюмо, оценивающе, не произнося ни слова, а на Гулькины потуги поддержать беседу отделывался односложно. Придурковатый оборвыш с волчьим животом юлой крутился по сумрачной «горнице». Гулька дал ему карамельку – тот вырвал ее из рук и на пару минут с диким хохотом смылся.
– Обделался от счастья, – равнодушно прокомментировал дядя Федя. – Племяш мой, с пеленок обиженный.
– Ясненько, – усвоил Гулька. – С чудинкой, значится… Ну давай, дядя Федя, – он церемонно вознес стакан. – Как говорит наш добрый президент – скоро осень, надо квасить.
Я отказалась с ними квасить и удалилась в крохотную спаленку, которую хозяин оторвал нам от щедрот. Когда совсем стемнело, нарисовался Гулька. На удивление, он был тих, как украинская ночь. Я отвернулась к стене.
– Спишь?
– Пытаюсь, – прошептала я.
Не включая свет, он уселся рядом. Закряхтел, заворочался. Завыли торчащие пружины. Конечно, не «Акапулько».
– Я погорячился, – проворчал Гулька. – Этот бирюк с нами не пойдет. До него дошло.
– Как так? – встрепенулась я. – Это в какие ворота?..
– Тихо, тихо… – зашептал Гулька. – Не психуй, все под контролем. На той стороне нас будут ждать на машине. Если повезет, конечно, – добавил он, подумав. – Некий Окуленко. Он приезжает в Зональный по средам, вечером, рыбачит, а наутро, часиков в восемь-девять, уезжает домой в Бирюлино. Так что выйдем засветло, а не то прогорим.
– На машине по козьим тропам… – вздохнула я. – А пароль нужен?
– Никаких паролей, – ухмыльнулся Гулька. – Абориген говорит, что тропу через Усть-Каир на той неделе похоронило под обвалом, и единственный путь, не подвергая