Война уже началась. Сергей Зверев
в помощь. – Гулька оперся на приоткрытую створку ворот. – Разрешите обратиться, сударь?
Человек, одетый в плащевую жирную робу, обернулся. У него было широкое улыбчивое лицо и нос картошкой.
– Обращайтесь.
– Если вы Окуленко, то мы до вас. С нижайшей просьбой. От дяди Федора.
Человек отложил сеть. Вытер руки о штаны. Взглянул на ладони.
– Проходите в дом, – кивнул он на открытую дверь. – Сейчас руки сполосну и поболтаем.
Ничего в нем не было ярко отрицательного. Нормальный светловласый мужик, не дурак поулыбаться. Мы отворили пошире створку и вошли. Гулька даже вытер ноги о металлическую решетку перед крыльцом. Дескать, вот мы какие воспитанные. А потом галантно посторонился, пропуская меня вперед.
– Да не вытирайте вы ноги, – бросил мужик, бренча рукомойником. – В этой хате отродясь не убирали. Баба в Бирюлино сидит, сюда, в Зональный – ни ногой, прошу ее, прошу… Обленилась, зараза.
– Прекрасно вас понимаю, – в порядке подхалимажа хохотнул Гулька.
– Девушка, в дальнюю комнату проходите, – любезно подсказал мужик. – Это за кухней. Но только прошу вас, не принюхивайтесь…
Что-то мне не понравилось в его тоне. Откуда взялась эта слащавость у грубоватого мужика? Но оборачиваться и смотреть ему в рот было уже не с руки: Гулька дышал в затылок. Я проскочила пахнущие тиной сенки, дверной проем, транзитом миновала засаленный закуток с примитивной газовой горелкой и в некоторой растерянности заглянула в комнату.
Она была совершенно пуста. Окно и стены.
– Влипли… – тихо ахнул Гулька.
Все происходило так быстро, что не нашлось времени испугаться. Сбитые с панталыку, мы обернулись почти одновременно. И застыли.
Человек по фамилии Окуленко, или как там его по-серьезному, стоял в проеме между сенями и кухонькой и продолжал улыбаться.
В руке он держал железную штуковину, похожую на пистолет.
Никогда не видела настоящих пистолетов. Только в кино.
– Нет, подождите, – хотела я сказать, но что-то приключилось с моими голосовыми связками – я закудахтала наседкой и, отчаявшись родить вразумительную речь, заглохла. Вот тут-то мой неясный ужас, подспудно зревший все эти дни, и пробил дорогу. Меня пронзил столбняк, я похолодела, выронила из онемевшей руки Гулькин футляр. Он глухо стукнул.
– Это что за недоверие, товарищ? – нервно сглотнул Гулька.
– Пришел бабай, называется, – сообщил широколицый, стирая с губ улыбку. И тут я обнаружила, что без улыбки на его лице остаются только хищные, холодные (отвратительно холодные!) глаза. И ни черта больше.
За его спиной объявился еще некто – пониже ростом и одетый в защитную военную (или не военную – откуда я знаю!) форму.
– Больше никого, – сказал некто. – Зря прятались.
– Изменим жизнь к лучшему? – насмешливо произнесли над ухом. Я шарахнулась как припадочная, чуть не окочурилась от страха. Не представляю, как сподобилась обернуться.
Оказалось,