Панна Мэри. Казимеж Тетмайер
не спасет меня!.. Страшно… – шепнула она.
Мэри точно оглянулась на кого-то. И вдруг у неё перед глазами встало лицо адвоката Якова Лесимберга, человека очень порядочного; любовь его к Мэри была всем известна, хотя он только издали осмеливался глядеть на нее.
Но Мэри не обращала никакого внимания на этого жида. Ее возмущало даже и то, что он смеет глядеть на нее.
Ведь, по выражению дяди Гаммершляга, – она и для княжеского стола была бы лакомым кусочком.
– В сущности, я очень одинока, – подумала Мэри.
– Мама, что для меня мама? Мама вздыхает и скучает в Варшаве по Карлсбаде, в Карлсбаде по Биарице, а в Биарице по Варшаве.
Это, право, единственное её занятие.
Она настолько интересуется мною, что в случае моей смерти поплакала бы недели две. Впрочем, она не интересуется ничем и никем, ни мною, ни отцом, ни тем и ни сем.
Папа – обыкновенный Geschäftsmann; ведь следует все называть настоящим именем, как говорит ксендз Варецкий.
Отец меня очень любит, восхищается мной, но помимо внешнего лоска – он остался сыном дедушки Гнезновера… И кто-же еще у меня? Нет ни братьев, ни сестер. Герсылька пока даже Вассеркранц? или может быть, Михаил Кухен. Все они слишкомь мало развиты для меня… Я одинока, я совсем одинока. Ведь у меня нет никого, и никто меня не любит. Если я нуждаюсь в чужой помощи, то могу ее найти, и найду только за деньги.
Она горько усмехнулась…
За деньги, все за деньги…
Полюбил бы меня хоть кто-нибудь?.. И сколько молодых людей делали мне предложение, сколько ухаживали за мною! Смельчаки!.. Пятеро из них любили других… странно, кажется, никто еще не полюбил меня, несмотря на мою красоту, несмотря на то, что я между девами, как лилия среди «терновников»…
Боятся, не смеют…
Но какой-то внутренний голос шепнул ей, что это неправда. Мэри горько усмехнулась… Странно… Ведь в других влюбляются, в Герсыльку, в Фроню Вассеркранц, в Маргариту Лименраух, в Саломенну, сестру Скразских, хотя они и некрасивы и не богаты. Иосю Вагнер, Иосю Кутускую, Ядвигу Подрембскую… В каждую кто-нибудь влюблен, – в Подрембскую даже несколько молодых людей, два или три. А ее – никто не любит. Правда, что все эти барышни сами также влюбляются, все стараются полюбить кого-нибудь, если не все, то, по крайней мере, большая часть… Она же, она одна никогда… Никого не любит и не старается полюбить. Она жаждет лишь страстных наслаждений: упоений, опьянений…
Она почувствовала, что губы её вытягиваются… Какая-то страшная, неведомая сила предстала перед ней и обдала ее холодом.
– Страшно! – шепнула Мэри.
Но это чувство прошло. Мэри захотела еще раз вернуть свои мысли, но они уже спутались. И чудилось ей, что она видит лицо Владислава Стжижецкого.
– Он, кажется, влюблен в меня… – подумала она.
Эх, какая любовь… любовь артиста…
И что он такое? Будь он немцем, французом, англичанином – но польский композитор!..
Никогда ему не добиться всемирной известности.
Впрочем, какое мне дело до него? Замужь за него я не выйду. Madame Стжижецкая, что это значит?
Если бы он был всемирной