Жуки в муравейнике. Братья Стругацкие. Александр Романов
ходил…”, "мать – дура и шлюха", ”Пошел к чертовой матери! Импотент вонючий! Говнюк, дерьмо собачье!” “Гадкие лебеди” 1967 г.), (“– Сука, – сказал Андрей вяло. – Впрочем, все мы суки…”) (Град обреченный, 1972 г.). “– Ты зачем сюда припёрся, скотина? – произнёс я перехваченным голосом, надвигаясь на него / – Сука ты, дрянь поганая, – произнес я с наслаждением ” ("Отягощённые злом, или Сорок лет спустя" (1988 г.) Все это, согласитесь, звучит совсем не литературно и уж тем более никак не способствует воспитанию тех самых высококультурных людей, о недостатке которых авторы так часто сожалели и якобы пытались изменить эту ситуацию в том числе и своим творчеством.
Здесь не без интереса стоит вспомнить героев того же Булгакова (творчество которого сами Стругацкие, кстати, оценивали весьма высоко, а в некоторых произведения даже пытались иногда подражать его стилю). При всей завуалированной нелюбви автора к такому персонажу, как Швондер, следует признать, что внутренний самоцензор Михаила Афанасьевича не позволял ему вкладывать в прямую речь даже таких персонажей слова и обороты, которые не гнушались использовать в диалогах Стругацкие. Гротескный управдом в диалоге с Филиппов Филипповичем прибегает к словам "извиняюсь" и "позвольте" и не спускается до нелитературных мерзостей и грубостей.
Стругацкие весьма редко прибегают к эвфемизации в текстах своих повестей. И это очень печально. Ведь в том числе именно на чтении книг воспитывается культура красивой, уважительной к собеседнику речи. Там, где формулировки можно было бы сделать гораздо более мягкими, они словно упорно не замечают возможностей если и не для удаления фразы вовсе, то хотя бы для ее замены. Особенно это характерно для самых грубых и сквернословных работ таких как "Хищные вещи века" и "Гадкие лебеди". Читая и перечитывая диалоги героев Стругацких, невольно снова и снова задаешь себе один и тот же вопрос. Почему они решили написать именно так, хотя очевидно, можно было бы написать совсем иначе, мягче, культурнее, эффектнее, динамичнее, глубже и масштабнее.
Нет, я конечно же не пытаюсь отрицать, что словесная брань является частью нашей жизни, я всего лишь хочу подчеркнуть, что ей не место именно в художественной литературе. Вспомним для примера "Белую гвардию" Булгакова: "Грозные матерные слова запрыгали в комнате, как град по подоконнику." Почувствуйте разницу! Как красиво может звучать абсолютно тоже самое в руках ответственного за свой стиль и свои слова, культурного писателя и как нелицеприятно, грубо, скабрезно все это звучит у Стругацких.
Также хочется отметить частенько встречающееся запредельное заигрывание с читателем, выражающееся в беспорядочном переключении повествования с первого на третье лицо и начало главы с обрывка фразы (встречающиеся в основном в поздних работах). Авторы считают это допустимыми и даже забавными для себя (см. комментарии к повестям ”За миллиард лет до конца света” и ”Волны гасят ветер”).
Все вышесказанное можно