Влюбиться в эльфа и остаться в живых. Александр Талал
второй год. В новом классе Женя никого не знал и рвения влиться в сплотившуюся тусовку не испытывал. Его собственный класс, теперь одиннадцатый «В», успел его подзабыть, и хотя на переменах с ним радушно здоровались, приглашать на внешкольные мероприятия и вечеринки как-то забывали, а к сентябрю следующего года в школе из старых друзей уже никого не осталось. За полтора года Женя успел несколько прийти в себя и привыкнуть к самостоятельной жизни, но уже приобрел репутацию одиночки, разрушить которую затруднялся. Тайно наблюдая за одноклассницами, которые повзрослели, писали записки, красили губы и поправляли лифчики, Женя сублимировал юношеское либидо в подготовку к экзаменам и кружок рисования.
Уже после окончания школы Женя встретил бывшего одноклассника Андрея Парамонова, который в начальной школе был его закадычным другом, но к восьмому классу, когда началось деление на компании по интересам, оказался в другой клике. Узнав, что Парамонов, уже преобразовавшийся на тот момент в диджея Дюшу, тоже не спешит поступать в вуз, Женя ощутил какую-то почти что родственную близость к нему. На смену легкомысленному детскому приятельству на базе мимолетных общих увлечений видеоиграми и коллекцией трансформеров пришла крепкая, осознанная, мужская дружба. Время от времени Дюша вытаскивал товарища на свои вечеринки и знакомил с поклонницами. Иногда Женя даже с ними целовался. Целоваться было приятно на ощупь, но на следующий день набирать номер, написанный ручкой на ладони или помадой на футболке, не тянуло. Как-то, сочувственно похлопав его по лопатке, Дюша поставил диагноз: «Они – твои Псы». Дюшиного афоризма Женя не понял, но и не удивился, ибо Дюша, будучи человеком неумным, часто нес непонятное. Тогда диджей продолжил мысль: «Ты почему ему имя не даешь? А потому что дай ему имя, так его же этим именем звать потом надо. А вдруг когда-нибудь не придет? Вот и останется одно имя без собаки. А так – Пес себе и Пес».
Уже перед прудом аллея расширялась и образовывала площадку с фонтаном и скамейками по периметру, где Женя, соответственно инструкциям, присел по соседству с бронзовым поэтом Абаем Кунанбаевым. То, что казахский поэт уселся на московском бульваре, многими осуждалось под двумя основными предлогами – Абай был «не наш», и мы «его произведений не знаем». В 2006-м, после открытия памятника, Женя увлекся всеобщим негодованием, и оба аргумента казались ему железобетонными. Спустя некоторое время, когда страсти подулеглись, Жене пришло в голову, что Сервантес в парке Дружбы на «Речном вокзале» – тоже совсем не наш, как и Шарль де Голль на площади Шарля де Голля, и даже Тарас Шевченко на набережной Тараса Шевченко. Не зная, как с этим жить, Женя обратил все свое внимание на второй довод, к своему стыду осознав, что вряд ли сможет вкратце пересказать хотя бы одно из произведений «нашего писателя» Грибоедова и скорее предпочтет пересмотреть в седьмой раз самую неудачную серию «Гарри Поттера», чем пролистать томик «нашего поэта» Лермонтова. Он испытал чувство вины перед Кунанбаевым и, дабы помочь ему оправдать свое присутствие на Чистых, решил ознакомиться