Христос и карма. Возможен ли компромисс?. Франсуа Брюн
человек, который уходит?» И звучит ответ: «А кто тебе сказал, что есть личность? Есть лишь скопление меняющихся образований, никакой личности не принадлежащих»[93]. Некоторые буддистские авторы выражаются еще бесцеремоннее и замечают, «что анимистическая концепция, типа веры в душу или в постоянное “эго”, будет самым вредным заблуждением, самой обманчивой иллюзией, которые незамедлительно вовлекут своих жертв в самые глубокие пропасти страдания»[94]. Ну вот, теперь вас предупредили!
С этим связано то, что и проблема смерти ставится здесь иначе. Вопрос о том, что станет с моим Я после смерти, возвратится ли оно в небытие или продолжит жить, тогда вообще не имеет смысла. «Поскольку буддизм отрицает существование постоянного Я и из такого отрицания и создает свое основное учение, может ли он после этого проповедовать уничтожение того, что считает несуществующим?»[95]
Мы, конечно, в курсе, что мы очень мало что из себя представляем, но не настолько же мало! Все это, разумеется, не отрицает определенной связности, последовательности в ходе жизни индивида, но это чем-то похоже на реку или на фонтан: мы продолжаем их называть одним и тем же словом, но в них все время течет и меняется вода, постоянно обновляясь и не оставаясь прежней. Просто наши желания, наша привязанность к собственным восприятиям, мыслям и чувствам, дают нам иллюзию, что мы существуем как личностное единство. И пока мы будем оставаться пленниками этой иллюзии, нам не избежать адского круговорота рождения и смерти. Эту иллюзия Я нам и нужно в себе разрушить. Но тут и заключен парадокс для западного ума: нам нужно разрушить эту иллюзию, но сделать это мы можем только сами. Несуществующее должно убедиться в том, что оно не существует. И главной целью нашего существования оказывается как раз приобретение такой убежденности.
Буддизм и стоицизм
Такой взгляд на вещи, конечно, примыкает к античной традиции стоиков, с их стоической выдержкой, как перед лицом собственной смерти, так и перед лицом смерти того, кого мы любим. Мы даже находим тут то же самое сравнение с разбитым глиняным сосудом. Когда Будда умирал, уже тогда его ученик Аджуна упрекал его слегка в том, что он при этом полон грусти. Но вот несколько строк из другого текста, где четко сделаны выводы из подобного взгляда на вещи:
«Непонятна, неизведанна жизнь смертных в этом мире, сумрачная и краткая, проникнутая страданием.
Нет средств, которыми родившиеся могли бы избегнуть смерти: приходит старость – близка и смерть: такова участь всего живущего.
Как спелые плоды висят на ветвях, готовые каждую минуту сорваться, так и смертные, едва родившись, находятся в постоянной опасности смерти.
Глиняный сосуд, сделанный горшечником, рано или поздно непременно разобьется, – такова же судьба всех смертных. ‹…›
Увы, со смертью и разрушением связан этот мир, – и мудрые, познавшие начала этого мира, не горюют о том. ‹…›
Поймите же и, внимая словам Святого, оставьте свои печали: видя умершего,
Цит. по: Alexandra David-Néel. Le Bouddisme du Bouddha (Le Rocher, 1977, p. 72).
Lakshmi Narasu, цит. по: Alexandra David-Néel. Le Bouddisme du Bouddha (op. cit., p. 75).
Ibid., p. 200.