Московский лабиринт. Олег Кулагин
что буду делать я.
Ну и пускай видит. Делов-то. Я научилась открывать такие замки, еще когда бомжевала. До нашей встречи с Михалычем.
Щемящее чувство колыхнулось внутри. Старик… Где ты? Что сейчас с тобой?
Перед тем, как шагнуть за ворота, опять посмотрела на яркий плакат. И вздрогнула. Померещилось, будто румяный младенец зыркнул на меня чужим взрослым взглядом. Внимательным и изучающим.
Нервы. Наверное, нервы…
Внизу ждала темнота. Поэтому одели «ночные глаза», синтезирующие цифровую картинку на основе всех диапазонов, включая инфракрасный и ультрафиолет. Видно не так, как при дневном свете. И всё же, безошибочно различаются даже мелкие детали.
Я не зря выбрала эту станцию. Отсюда есть переходы еще на две линии. Даже если они заранее перекрыли всё вокруг – шансов уйти больше. Уйти-то можно не только через туннели метро. Под Москвой, едва ли не со сталинских времен, сохранилась целая сеть коммуникаций. Планов её нет ни у СОКа, ни у американцев. А после того, как однажды исчезла спецгруппа из шестнадцати человек, они вообще боятся туда лезть…
Мертвый эскалатор остался позади. Мы двигались размеренным шагом.
Пока, что Алан ничего не заподозрил. Идёт чуть правее и позади меня. Его напарник – впереди, не сводя глаз с наваленной поперек платформы груды металлолома. Оружия они не доставали – вероятно, боялись спугнуть физиков.
Я оказалась ближе к краю платформы и первая увидела мертвого полицая. Он лежал на рельсах, нелепо подогнув ноги и сжимая левой рукой цевьё «калашникова». Совсем «свежий» – я не чувствовала запаха разложения. Но откуда? Его не могло быть здесь! СОКовцы наверняка заранее прочесывали станцию!
Может кто-то сумел уже после проверки?
Долго колебаться я не стала. Прыгнула на рельсы и вырвала из закоченевшей руки автомат. Передернула затвор и, крутнувшись на спину, послала длинную очередь вдоль края платформы.
Не промазала…
А они ничего не успели: ни пригнуться, ни достать пистолеты. Лишь осели неуклюжими мешками.
Я вскарабкалась наверх. Оба – неподвижны. По гранитным плитам расползались темные лужи. Не спуская тела с прицела, я подошла ближе. И задрожала, едва не выронив «калашников». На платформе лежали отец и младший брат.
Но это же невозможно! Я хорошо знаю!
Отец приоткрыл веки, слабо позвал:
– Таня…
И, отбросив оружие, я рухнула рядом на колени:
– Папа! Папочка…
Его пробитая рубашка быстро темнела от крови. Та самая светлая, немного вылинявшая рубашка, в которой я его видела последний раз.
– Что ты наделала, дочка…
– Прости, прости меня, папа, – бормотала я, захлёбываясь слезами, срывая с себя куртку и подкладывая ему под голову.
А потом я поняла, что мы уже не в метро. Низкое ноябрьское небо сеялось мелким дождем над окраиной Воронежа. Вон там, в дымке, темнеют городские дома, а здесь уже поле. Огромное поле. Вечер.
Столько