Опальные. Василий Авенариус
цветущего лица, его голубых глаз смягчало те вспышки гнева, которым он временами был подвержен. Сегодня, впрочем, он не был гневен, в чертах его можно было прочесть только грусть и строгость.
– За что? – повторил он. – Забыл ты, боярин, видно, свои вчерашние негожие словеса про боярскую думу?
– Да тебя самого, государь, за столом тогда уже не было.
– А без меня, по-твоему, у боярской думы нет и чести? Отпускал я тебе вины уже не однажды…
– И на сей раз, может, отпустишь, коли выслушаешь меня, дашь мне оправиться перед тобою.
– Говори.
– Не велеречив я, государь, в словестве не искусен, как иные прочие. Вечор же у меня в хмелю язык развязался, что на уме, то и на языке. «Благожелателям» же моим то и на руку, давай меня еще пуще подзадоривать. Ну, кровь в голову, в очах круги пошли. Бухнул я им без утайки да без прикрас про нашу боярскую думу все, что и многим, пожалуй, ведомо, да сказать про что ни у кого духу не хватает. Разбери же сам, государь, так ли все, аль нет! На правый суд твой всерабственно уповаю.
– Что скажешь ты на это, Илья Данилыч? – отнесся царь к старику-тестю.
– Скажу, государь-свет, – отвечал Милославский, – что будь то простые застольные перекоры бояр промеж себя, не след бы нам твою царскую милость, Помазанца Божия, и беспокоить. Мало ли что за столом к слову молвится! Но кому ты, государь, доверяешь вершать наиважнейшие дела твоего государства, как не боярской думе? На ком лежит первая забота о благоденствии твоего народа, о величии твоего царствования, как не на той же думе? И ее-то, вершительницу судеб народных, защитницу престола, думный же боярин зря поносит!
– Да сделал он это, слышишь, в хмелю… – вступился за обвиняемого «тишайший» царь.
– Прости, надежа-государь, но и в хмелю думному боярину негоже забывать достоинство боярской думы. Обиду учинил он не мне, не лично тому или иному из твоих бояр, а всей твоей боярской думе…
– И обиду эту, стало быть, отпустить ему надлежит уже не мне, а боярской же думе? – досказал государь, окидывая окружающих бояр вопрошающим взглядом. – Что же, бояре, как вы положите?
Те переглядывались и безмолвствовали. Тут выступил вперед и заговорил Морозов:
– Дозвольте, бояре, за всех за вас слово молвить. Буде у боярина Ильи Юрьевича имеются на неправильные якобы действия кого-либо из нас явные улики, то не возбраняется ему предъявить оные установленным на то в законах порядком. В рассуждение же того, что обиду купно всем нам причинил он в пьянственном виде, в коем, судя по опозданию его на смотр и по слышанным сейчас от него неподобным речам, и ныне еще обретается, – не благоугодно ли будет думе подтвердить свое давешнее решение, дать ему смыть в искупительной купели все свои перед нами прежние и предбудущие прегрешения?
Предложение бывшего дядьки царского в такой юмористической окраске понравилось, по-видимому, если и не всем, то большинству членов боярской думы.
– В купель его, в купель! – загудели кругом одобрительные голоса.
– Слышишь,