Меч Михаила. Ольга Рёснес
ему улыбается, и он чувствует, еще ничего о ней не зная, что давно уже служит ей, как верный телохранитель и покорный паж, и не противится этому внезапному, неизвестно откуда взявшемуся чувству.
Ну вот, оттерли пятно, теперь только скинуть все это с себя, да и выбросить. Да хоть бы и отдать вечернее бархатное платье проклятой вокзальной девке. Обидно только, что так, ни за что, оказаться при всех облеванной… и почему это выпало именно ей, наследственной, от австро-венгерской бабушки, графине?
– Ева Дюк, из Амстердама, – почти без акцента представляется она после того, как Дима назвал себя женькиным братом, – Как дела?
Ну почему именно дела? Помялся, промолчал. А Женька суетится рядом, зыркает на брата, как бы тот чего лишнего не сбрехнул. Дмитрий хоть и старше почти на четыре года, но по уму, как полагает Женька, совсем подросток. Но нет, кажется, обошлось… только помогает Еве слезть с высокой табуретки, поддерживает под локоток. Идут к оставленному столику, и Женька нехотя плетется за ними, на ходу прокручивая в уме все возможные варианты обхода неизбежного между членами семьи разговора о деньгах.
– На какие-такие шиши ты, десятиклассник, водишь в «Вавилон» иностранных графинь?
– Все очень просто: это она меня сюда водит. И нафига мне с тобой по пустякам спорить, у меня завтра контрольная по информатике…
– Ладно, убедил.
Сидя напротив, Ева молча изучает Диму, словно прощупывает: пялится, как на какой-то занятный, под стеклом, экспонат, вертит туда-сюда головой на тонкой девичьей шейке, курит, стряхивает мимо пепельницы медленно отрастающую раскаленную полоску, и в ее черных, диковатых глазах опасно тлеет настырное, жадное до веселья любопытство. Так бы и самому на нее разок зыркнуть, не таясь… но больно уж жжет эта вбуравленная в глаз перечная чернота, жжет и кусается. И Дима только расплывчато улыбается, позволяя разливаться по телу странной нервозной теплоте, как при насморке или простуде. Взять бы такую… да за что же ее, такую, взять? Наконец, словно закончив придирчивый медицинский осмотр, Ева удовлетворенно кивает Диме, закуривает новую сигарету, неожиданно ослепляя его жумчужностью улыбки.
– Твое молчание агрессивно, – уверенно заключает она, глядя ему прямо в глаза, – Ты очень агрессивный человек и сам поэтому всегда защищаешься, всегда настороже. Но я психолог, и могу тебе помочь.
Она, видите ли, психолог, много такого дерьма видел Дима в психушках! Он разочарованно хмыкает, вот еще, ученая сука. Ну, хороша собой, ну и что? Поиметь и выбросить, а еще лучше – изнасиловать, да, пожалуй, и придушить напоследок подушкой… «А я и в самом деле, агрессивен, так оно и есть…» Но чтобы кто-то еще об этом знал, это недопустимо. Откуда ей, этой облеванной бляди, знать о затмевающей Солнце, мертвой и холодной Луне, повязавшей Диму щупальцами своего фальшивого света? Это его и только его великая тайна, его смертельная, на всю жизнь, болезнь. И все, что он уже усвоил в библиотеках