Мафтей: книга, написанная сухим пером. Мирослав Дочинец
снилась. Покойники приходят во сны до рассвета… Мамка снится, а Марта нет…
Сестры, родные души, тайно завидуют одна другой, и это их еще больше роднит. А мирит лишь смерть. Мир без тайн погиб бы.
То, что хотел услышать, я услышал. Невидимое глазу видит женское сердце. Неслышное взрослому слышит чуткое детское ухо. То, что не видят женщины и не слышат дети, знает юродивый, наделенный памятью крови. Ибо вся суматоха мира, все его злорадство падет в смятенную душу изгоев мира сего.
Премудрый Аввакум открыл мне чудесный мир чтения. Книги, – говорил он, – это оживление голосов, это возможность общаться с мертвыми. А большинство людей – покойники, и они что-то знали, что-то оставили нам. Их достижения закреплены буквой. Просеяв со мной книги письменные, учитель мой терпеливо подталкивал меня к чтению человеческих душ. «Ибо истории человеческой души полнее и поучительней, чем история целого народа». Этому я научен и этого держусь. Знаю, что в сложных, запутанных случаях самый мелкий светлячок дает проблеск направления. Истину можно выдернуть из тьмы мгновенным вглядом стороннего наблюдателя. Вода находит дыру. Вода течет и сквозь камень.
Я шагал по огородам Замлина. Рядом упруго играла река, теряя силу каждый день. Наводнения приходят в наш край каждые шесть-семь лет. Их ждут с опаской. Знают, что придет неожиданная вода, боятся ее, как судного дня.
Припоминаю, как однажды осенью стояли мы с Божьим челядином на Гнилом мосту и он проводил свою «лектуру». Мутный поток напирал на мостки, тряслись доски под ногами. Прибежал мельник, запорошенный, жирный, сам с кислым лицом: «Отче любезный, когда ждать наводнения?» – «Ты когда в последнее время мылся?» – «Недели две назад, может, три…» – «Вот тебе и не помешает искупаться». – «Зачем так шутите, уважаемый?» – «Ибо Бог погружает нас в глубокие воды не для того, чтоб утопить, а чтоб омыть».
Все без конца чего-то ждут, на что-то надеются, а когда это приходит, то застает их иль неготовыми, иль напуганными. Все непрестанно зовут Бога, а когда Бог зовет их, они прибегают ко мне. Странный мир, чудные люди…
Дорожка обрывалась глинистой кручей. Вдали, в пойме, косил цыган. Ветерок габами[59] заворачивал траву под острие косы. Я спросил его, где живут Обручари.
– Вон этой кручей обрывается их нивка, – сверкнул тот зубами и снял шляпу, украшенную цветами болотной герани. Наверное, оказывал уважение моим яловым сапогам. Но нет.
– Я вас знаю, газда, – оскалился он широким заросшим ртом. – Возил к вам нашего бирова[60] с распухшей ногой. Вы ее пробили, как рыбий пузырь, и спустили бледную кровь. Хорошо сделали, у цыгана должна быть черная кровь…
– Коли здоровая, – согласился я. – А скажи-ка мне, цимбор[61], что с этой поймой случилось? – показал я на огромный кусок берега, будто отрезанный ножом. А дальше в глубину тянулся глубокий пролом.
– Была плотина, а теперь – ложбина, – объяснял цыган. – Пророчили же западание земли. Вот его и имеешь! Земля просела. Теперь русло ни орать, ни сеять. Мало того, еще половину нивы вода унесла. Напасть на человека…