Святая Грусть. Николай Гайдук
грома, ни барабанную близкую дробь крепких капель…
Глава шестая. Пропала царская печаль
Солнце в горах закончило работу. Последний лучик сверкнул на грани гор, подзолотил кучерявое облачко над перевалом… И поползла темнота по долинам, туманы серебристой пряжей опутали деревья, пригорки.
В Царских Палатах в это время охрана делала привычный обход: закрывала двери, замки на сундуках, прятала шкатулки, перья и бумаги, оставленные Царём Государём.
– А ты чего торчишь тут… вёрстовым столбом? – удивился начальник дворцовой охраны.
Ларион – молодой гренадёр – побледнел. Стоял навытяжку перед начальником – струной тянулся, голосом позванивал:
– Пропала царская пе… пе… – Кадык ходил по горлу, застревал на середине, не мог протолкнуть необходимое слово. – Пе… пе… печаль пропала!
Охран Охранович усами дернул:
Царская печаль пропала? Славно. А чего же ты дрожишь?
Печать пропала!
Теперь настала очередь побледнеть матёрому начальнику.
Ты погоди, не тарабань зубами, а то щас врежу, нечем будет ни стучать, ни жевать! Говори ладом.
Я шкатулку закрывал, а там… печати нету… какое-то копыто поросячье в золотой оправе. Сатана свою печать оставил, а царскую забрал!
«Тигровый глаз» охранника метнулся к небесам – сквозь потолок, – ища поддержку и опору. Люди в минуту отчаянья хватаются за голову, за сердце – кому что дорого. Охран Охранович хватался за усы. Жёсткие дремучие усы старого воина заслуживали песни или хорошей поэмы. Эти усы неоднократно выручали зимою в походах, укрывая шею, грудь и даже поясницу. Грели ничуть не хуже козьего пуха, из которого барышни вязали солдатские шарфики.
Старый вояка разволновался. Что-то зарычал. Усы трещали между пальцами. Волосинки выпадали под ноги, сверкая серебристой проволокой.
Печать?! – гремел он. – Царская печать?! Ты представляешь, каналья, что это значит?!
Смертушка… Смерть…
Правильно. Смерть! Твоя!
Ларька продолжал стоять навытяжку. Трясся так, что пуговки и наградные кресты вот-вот начнут отскакивать на паркет…
Проспал? Сознайся? Почему так поздно пришёл докладывать? Проспал?
Никак нет!
Молчать, каналья!
Служивый протянул ему раскрытую ладонь.
Что ты суешь мне?
Спички, ваше благородие…
Здесь не курят, пора бы знать!
Я специально спички в глаза вставлял, чтобы не спать на посту.
Я их тебе в другое место вставлю. – загрохотал начальник. – Вставлю и зажгу! Тогда поймешь… Научились дрыхнуть с открытыми глазами!
Подбородок старого воина перепахала сабля во время штурма. Багровые шрамы белеют в минуту гнева и лицо приобретает совершенно зверское выражение, вот как сейчас. Он поцарапал шрам и отвернулся. Кругами походил возле гренадёра, стараясь не топтать награды – две или три упали всё же, как падают листочки дерева, трясущегося под ветром.
– Я человек суровый, но справедливый, –