Тайна силиконовой души. Анна Шахова
тот день, все ему молилась, ему, заступнику.
– Понятно. Двадцать второго, в пятницу, вы что делали? Вообще этот день подробно опишите.
– О-о-ой… – заголосила блаженная. – Такая опять беда – братуша мой родной, Николушка, вот недаром мне все Никола Чудотворец являлся, недаром, – опять корчился! Он с детства кишками страдает. Думали тогда еще, в младенчестве, помрет. Но Бог пока милует. Да. В коммуналке живет. А соседка, Зинаида Иванна – добрая старушка – звонит, когда особо плохо, просит приехать помолиться, окропить все святой водой, напоить-помазать маслицем. Только это помогает Коленьке. Только это. Ну, и приготовлю все, на пару рыбку, подкормлю уж диетическим-протертым горемыку слабенького – какие мобыть гостинцы с монастыря. Он лю-у-убит, – заплакала, вытирая слезы концами платка, Алевтина.
– Вы к брату ездили в пятницу? И во сколько же уехали?
– Значит, соседка позвонила рано, еще до службы – говорит, ночью «скорая» была. В больницу он отказывается. Мучат там его. Да… я на коровнике должна была помогать. Ну, почистила все – мать Галина и так бедная устает с этими дойками да ведрами. А еще ведь сепаратор, да кормежка, да выгреби все, да выпас.
– Дальше, понятно, – перебил ее следователь, боясь перечислений до Второго пришествия. – Во сколько уехали, во сколько приехали?
– Уехала… в десять что-то… или в девять…
– А на чем уехали? На электричке?
– Ну да. До станции пешком шла. Что тут, по хорошей-то погоде, три-четыре километра…
– И билет на какое время брали?
– На… не помню.
– Как же так?
– А-а, на девять тридцать, точно! Точно… наверное…
– Так точно или наверное?
– Точно… наверное… – она тоненько заскулила. – Говорю ж, не дал Бог мозгов! Не дал.
Быстров, закипающий уже от бестолковости и крика этой ненормальной тетки, цыкнул:
– Ладно! Во сколько приехала?
– Дык, на следующее утро. В семь уже на службе была.
– То есть вечером в пятницу, в момент смерти сестры, в монастыре вас не было?
Алевтина истово замотала головой:
– Я ж с Коляшей… с братушей.
– Спасибо. Это все, – отдуваясь, Сергей Георгиевич дал подписать протокол Алевтине, которая бесконечно долго крупным детским почерком выводила свою фамилию, кланялась, крестилась и, наконец, исчезла, слава тебе Господи! Быстров сам готов был креститься на радостях, что избавился от дурной бабы.
В большой нетопленой комнате, на заваленной тряпьем кровати, сидели в оцепенении, прижавшись друг к другу, двое монахов. Послушник Станислав – маленький, с редкой рыжеватой бородкой и скукоженным от страха и холода лицом, пытался закутаться в клочковатое одеяло. Инок Георгий – высокий, с густой черной бородой, длинными волосами, схваченными резинкой в хвост, казалось, не замечал ничего вокруг. Остекленевшим взглядом он смотрел в бревенчатую проконопаченную стену.
– Гора, Гора, – плаксиво закартавил-заныл Стасик, тряхнув за бороду товарища по несчастью. – Я