Папа! Папочка! (сборник). София Привис-Никитина
Писать хочешь?
Это так развлекалась дворовая «элита», прекрасно пародируя и перевирая ежедневный бабушкин деликатный вопрос, который она задавала Зосе, свесившись из окна их четвёртого этажа.
С умилением глядя, как её ненаглядная внучка гоняет носком маленького ботиночка гранитную биту по нарисованным на асфальте классикам, она вдруг вспоминала, что ребёнок во дворе уже давно и вполне уже может это самое захотеть.
И тут же, с риском для жизни выпархивая на половину туловища из окна, как кукушка из часов, она выкрикивала вглубь двора одну и ту же фразу:
– Зосенька, ты писать ещё не хочешь?
Зосенька писать ещё не хотела, а чаще всего уже не хотела, поскольку в стороне от двора имелась комфортабельная помойка, где все они, девочки, играющие в «классики», лапту и другие занимательные игры, благополучно оставляли излишки жидкости своих весёлых организмов.
Но бабушка этого не знала и не должна была знать, потому что писать на помойке не гигиенично. А потому вопрос не проносился мимо, как пуля у виска, а выстреливал в бедное Зосино ушко каждый день с завидной регулярностью. Так что «Сара! Писать хочешь?» было чем-то вроде «Здрасьте» в чоколовском дворе, специально для Зоси.
Сколько по этому поводу было слёз и скандалов в их тринадцатиметровой комнатушке – не счесть. Были и ультиматумы с одной стороны, и обещания с другой. Истерики, бурные примирения, но опять на следующий же день, как кукушка из часов бабушка выскакивала из окна с сакраментальным вопросом.
И уже позже, волоча за собой из школы по пыльному двору потрёпанный портфель, Зося каждый день слышала от местной шпаны всё тот же вопрос, выстреливающий ей в спину картечью.
Она стрелой взлетала на свой четвёртый этаж, бросала в угол ни в чём не повинный настрадавшийся портфель и, вскинув вверх растопыренную мягкую ладошку, не то кричала, не то умоляла:
– Бабушка, ну я же просила тебя!
На большее ни дыхания, ни сил не хватало, и Зося рыдала, завалившись на старенький потёртый диван.
Иногда, если это происходило в присутствии соседа по коммуналке, дяди Жоры (шофёра, работяги, отца взрослой дочери и нежданно-негаданно появившихся двойняшек – мальчика и девочки), Зося получала более веское утешение, чем бабушкино» Ой Вэй! (о, Горе (идиш)) пусть это будет нашим самым большим горем!»
Дядя Жора сильными руками тащил её к зеркальному шкафу, ставил рядом с собой и увещевал:
– Девонька ты моя милая, посмотри на себя! Эти шлимазел (отбросы, шваль (идиш)) скоро будут морды друг другу бить за право нести за тобой портфель. Подожди только, подрасти ещё немного. Попочка станет круглая-круглая, грудки вырастут, и тогда ты им за всё отомстишь – всем и сразу!
При упоминании о попочке и прочем Зося густо краснела, вырывалась из цепких дядижориных рук, но по укоризненному покачиванию бабушкиной седой головы в сторону не сдержанного на язык соседа понимала, что всё так и будет.
Мучило только одно: когда? И не будет ли она к этому времени слишком старой?
Про