Ветер полнолуния. Дмитрий Байдак
в пылу веков
основ не позабыли,
мы ночью обойдем
на память эспланады
и праздничных петард
растрескавшийся звук.
В созвучиях имен
твоих уже отрада:
о, бывший Ленинград!
о, бывший Петербург!..
«Мир матовых зеркал…»
Мир матовых зеркал
и невозможных нот,
где целые моря
полны последних капель,
где я о Вас не знал
и годы напролет,
ни словом не хитря,
смотрел на старый табель.
Мир гладких белых зим,
застывших римских поз,
где глаз не разглядеть
на высях постаментов
и не прорваться к ним…
А их немой вопрос
заставит покраснеть
гранитных конкурентов.
«Падал снег. Сквозь сна вуаль…»
Падал снег. Сквозь сна вуаль
тени легкие входили,
и в серебряные мили
опускалась ночи даль.
Снег всё падал наяву,
где бродили мы с тобою…
Умер день. И с длинным боем
Полночь пала на Москву.
Башни. Стены. Мутный блеск
чертит в небе скучный образ.
Рядом – светлый лунный глобус
нарисован в ясной мгле.
Снег звенит. Последний слух
ловит перезвон снежинок.
Но мелодий поединок
глушит сонный белый пух…
«День похож на покойника в белом атласном гробу…»
День похож на покойника в белом атласном гробу.
На изножие факел пурпуровый полог накинул.
Даты златопрестольные: чрез земноводный карбункул
мы пытаем оракула нежно-прозрачной пучины.
День исполнен нирваны,
звенящей немолчно глуши,
епитимьи лесной и цепей добровольной аскезы
завитков икебаны
из сумерек русской души,
как поклон поясной предвенечного плача невесты.
Трамвайный бред
За аркой падший сад
мгновенной перспективой
цепляет за ушко насупленный трамвай.
Как будто вскрыт гранат:
рябин паллиативы
бордо пятнают топольный Шанхай.
За аркой светлый сад.
И бронзовые блики
колеблются в очах разубранных теней.
Схождением во ад
помеченные лики
и женственный замах обобранных ветвей.
Декада проскрипит,
сгустится дым багровый
и наземь истечет осадком золотым.
Челнок залебезит
по слегшимся основам
и серебристый лед наткет из темноты.
«Аромат сентября – это слепок лица тишины…»
Аромат сентября – это слепок лица тишины
в неразглаженной ткани, скрывающей статую ночи,
твоих локонов дымка оттенка коричневой хны
и листвяного духа предсмертные тихие корчи.
Пахнет холодом близким и пепельной жертвой костра,
теплой девичьей тушью –