Три дочери Евы. Элиф Шафак
детей и несовершеннолетних проституток, волшебный ковер, который, поднявшись над куполами и небоскребами, уносит их, легких, как перышки, в дальнее королевство, где нет ни боли, ни тюрем, ни сутенеров. В королевство, жителям которого неведом страх, ибо для страха нет причин. Они гуляют по садам этого Эдема, срывая с деревьев сочные плоды. Не зная ни голода, ни холода, они охотятся на драконов, насмехаются над великанами и запихивают вырвавшихся на свободу джиннов обратно в бутылки.
Но за удовольствия, как известно, приходится платить. Пары клея растворяют мембраны клеток мозга, разрушают нервную систему, печень и почки, превращая человека в жалкую развалину.
– Я сейчас позвоню в полицию! – услышала Пери свой голос, излишне громкий и резкий. Глупо, очень глупо, тут же оборвала она себя и добавила: – Моя дочь уже позвонила. Они будут здесь с минуты на минуту.
Бродяга поднялся на ноги. Движения его были нарочито медлительны, словно он давал ей время одуматься, а иначе придется пенять на саму себя.
Дети куда-то исчезли. Когда это произошло, Пери не заметила. В одном можно было не сомневаться: уйти им приказал нищий. Он, несомненно, был султаном городских задворок, императором свалок и выгребных ям, полновластным владельцем мусорных приисков. Не столько его лицо, сколько достоинство, с которым он держался, неожиданно напомнили ей одного человека из ее прошлого, о ком она запрещала себе думать и кого любила, как никого другого.
Пери с усилием оторвала взгляд от бродяги и посмотрела на снимок. Это была одна из немногих оксфордских фотографий, которые она хранила до сих пор, и единственная, где был запечатлен профессор Азур. Расстаться с ней она не могла.
Вновь взглянув на бродягу, она с содроганием увидела, что у того идет кровь из носа. Крупные, неестественно яркие капли падали ему на грудь. Он медленно шел к ней, словно не замечая этого. А когда перед ее глазами мелькнул холодный блеск стали, она закричала, не узнавая собственный голос.
Игрушка
Стамбул, 1980-е годы
Они пришли в пятницу ночью. Подобно совам, они ждали, пока вечер не накроет город черным покрывалом, и лишь тогда выходили на охоту. Мать Пери допоздна готовила запеченную ногу ягненка с листьями мяты, свое коронное блюдо, поэтому легла спать за полночь и стука в дверь не услышала. К тому времени, когда она проснулась, полицейские уже ворвались в дом и обыскивали комнату ее сыновей. После той кошмарной ночи Сельма, терзаемая чувством вины, стала мучиться бессонницей.
Хотя полицейские перерыли все вверх дном, по их поведению было ясно, что интересует их старший сын – Умут. Ему приказали стоять в углу, далеко от всех, и запретили даже переглядываться с родными. Семилетней Пери было ужасно жаль брата. Она никогда не говорила об этом вслух, но Умут был ее любимцем. Когда он улыбался, вокруг его золотисто-карих глаз собирались легкие морщинки, а высокий чистый лоб придавал лицу редко свойственную его годам мудрость. Как и Пери,