Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант (сборник). Александр Иванович Абрамов
будет расстреляно. Только своевременная выдача скрывающихся врагов приостановит начатую акцию».
Что-то щелкнуло в приемнике, и голос умолк.
– Ты понял? – спросил я Мартина.
– Чуть-чуть. Ищут каких-то летчиков.
– Английских.
– В Париже?
– Нет. В каком-то Сен-Дизье.
– Кого-то расстреливать собираются?
– Всех мужчин в доме, где будут обнаружены летчики.
– За что? Разве Франция уже воюет с Англией?
– Бред. Может, мы под гипнозом? Или спим. Ущипни-ка меня посильнее.
Мартин дал такого щипка, что я вскрикнул.
– Тише! Еще примут нас за английских летчиков.
– А что ты думаешь? – сказал я. – Ты почти англичанин. И летчик к тому же. Пошли-ка назад, пока близко.
Я шагнул в темноту и очутился в ярко освещенной комнате. Вернее, была освещена только часть ее, как выхваченный из темноты уголок съемочного интерьера: занавешенное окно, стол, покрытый цветной клеенкой, огромный пестрый попугай на жердочке в высокой проволочной клетке и старуха, протирающая куском ваты ее грязное днище.
– Ты понимаешь что-нибудь? – услышал я позади шепот Мартина.
– А ты?
19. Безумный, безумный, безумный мир
Старуха подняла голову и посмотрела на нас. В ее желтом пергаментном лице, седых буклях и строгой кастильской шали было что-то искусственное, почти неправдоподобное. Тем не менее она была человеком, и ее глаза-буравчики как бы ввинчивались в нас холодно и недобро. Живым был и попугай, тотчас же повернувшийся к нам своим раздувшимся клювом-крючком.
– Простите, мадам, – заговорил я на своем школьном французском, – мы попали к вам совершенно случайно. Дверь у вас, должно быть, открыта.
– Там нет двери, – сказала старуха.
Голос у нее был скрипучий, деревянный, как лестницы в нашем отеле.
– Как же мы вошли?
– Вы не француз, – проскрипела она, не ответив.
Я тоже не ответил, отступил в темноту и наткнулся на стену.
– Двери действительно нет, – сказал Мартин.
Старуха хихикнула:
– Вы говорите по-английски, как и Пегги.
– Ду ю спик инглиш?! Ду ю спик инглиш?! – закричал с жердочки попугай.
Мне стало не по себе. Страх не страх, но какая-то спазма перехватила горло. Кто же сошел с ума? Мы или город?
– У вас странно освещена комната, – опять заговорил я. – Не видно двери. Где она? Мы сейчас же уйдем, не бойтесь.
Старуха опять захихикала:
– Это вы боитесь, господа. Почему вы не хотите поговорить с Пегги? Поговорите с ним по-английски. Они боятся, Этьен, они боятся, что ты их выдашь.
Я оглянулся: комната стала как будто светлее и шире. Виднелся уже и другой край стола, за которым сидел наш парижский портье из отеля, не лысый лорд с измятым лицом, а его помолодевшая копия, встретившая нас с Мартином в странно изменившемся холле.
– Почему я их выдам, мама? – спросил он, даже не взглянув на нас.
– Тебе же нужно найти английских летчиков. Ты