Счастье. Идеально. Любовный романс. Константин Кропоткин
Они тут все хорошие, и этот тоже, – она хотела сказать, что им повезло, что они должны радоваться своему счастью быть вместе здесь, на французском юге. Ты подумай, дура, это же Прованс, – Жаль только, что лаванда отцвела.
Но Вера сидела только, и лицо у нее было помятым. Прежде было оно пухлой перевернутой каплей, а теперь опало и вытянулось, а от подушки на нем остались следы, словно Вера спала, туго перемотанная бинтами. Еще она стала краситься в черное, что ее чересчур драматизировало. Шатенкой и рыжей она нравилась Рите больше.
Вера поседела рано, а потому рано начала менять цвет.
– А если они адрес неправильно записали? – сказала она, глядя впереди себя, а точнее, никуда не глядя, – А если не привезут? А своруют? – в речи Веры, прежде чистой, появился южный акцент, звуки прилепливались друг к другу, как мухи.
– Зачем им твое барахло? – сказала Рита, – Не волнуйся.
– А у нас мафия была, – Вера строго посмотрела на нее, – Мужики крали чемоданы, которые подороже, щелкали их, как орехи. В аэропорту. Обманывали людей годами.
– Вот тебе урок, – Рита растянула в улыбке губы, – Не будешь возить в чемоданах фамильные драгоценности своей бабушки. Теперь в них ходят марсельские потаскухи.
– И парижские, – сказала Вера, – Я еще через Париж летела.
– И московские, потому что через Москву.
И замолчали обе. В кустах послушно застрекотали кузнечики. Или это были цикады?
– Чай нашел только такой, – Олег вышел с дымящейся кружкой, – Из пакетиков. Думаю, химия.
– Мне все равно, – сказала Вера, – Мне все абсолютно все равно.
– Слушай, Верочка-деточка, пойди и утопись, – сказала Рита чуть резче нужного, – Вон, в колодце. Или в пруду. Он тут тоже есть.
Ей надоела трагедия, созданная на пустом месте. Ну, чемодан. И что с того? Ведь не жизнь же потеряла.
А жизнь – вот она! И Рита намазывала сливочное масло на кусок белого багета, к которому во Франции вдруг почувствовала вкус, клала сверху ломтик пахнущего свежестью огурца, а еще кругляш колбасы местного сорта, на вид похожей на докторскую. Она подтягивала к себе тяжелую деревянную доску с кусками сыра и отрезала от каждого понемногу, желая распробовать все четыре сорта, с местного рынка, в том числе и самый пахучий, с трюфелями. И пила кофе с молоком, и вскрывала йогурт, именуемый на французском как-то по-детски, и зачерпывала его ложкой побольше и опять ела, – ела.
– Хорошо быть никем, – и это Рита сказала с аппетитом, – Знай только – живи.
Олег сказал «да», ее не слушая, а Вера ничего не сказала, потому что опять таращилась в свой телефон.
– Все равно хорошо, – повторила Рита.
В Провансе у нее прорезался аппетит, организм ее, обычно такой апатичный по утрам, теперь хотел всего этого, он был открыт еде, не стесняясь казаться только утробой; в том, верно, и есть смысл поездки в другие края, далеко – позволять себе самые простые, примитивные желания: есть, пить, спать, трахаться.
Рита потянулась сладко, с растяжкой,