Безумство храбрых. О молодежи 1917 – 1991 годов. Александр Степанов
главными орудиями труда.
Основное в образе жизни русского крестьянина – работа от зари до зари. Особенно тяжелой была участь женщин, к которой они привыкли и не замечали своего рабского положения. Подниматься с постели в 4 часа утра, подоить корову и отогнать ее в стадо, растопить печь и подготовить еду для семьи на целый день – такова нелегкая прелюдия к трудовому дню. Я как-то спросил мать, почему она ложится спать не на кровати, а на полу, подложив под голову телогрейку. В ответ услышал: «Так не проспишь» (часов-«будильников» тогда в деревне не было). От одной женщины я однажды услышал такое откровение: «Можно бы жить в деревне, но ежедневная страда вокруг печи – могила для меня!».
После столь напряженной «утренней зарядки» женщинам впору хоть немного отдохнуть. Ан, нет! Их ожидает нелегкий сенокос, изнурительная жатва серпом и многое другое, причем все – наравне с мужчинами.
Исключительно тяжела была женская доля в многодетных семьях, которых было в описываемые годы довольно много. У наших соседей Пеньковых кроме родителей и стариков было семеро детей. Позже на редкость трудолюбивая мамаша была даже удостоена почетного звания «Мать-героиня». И, тем не менее, бесконечные заботы в семье довели ее до ручки, и она покончила с собой.
По-прежнему сохранялся тяжелый детский труд. Практически во всех крестьянских семьях дети с 8–9 лет привлекались к сельскохозяйственным работам. Больше всего трудовых забот выпадало на долю старшего сына или дочери. В 1929 г., когда мой отец долгое время тяжело болел, мне, ученику 4-го класса, выпала нелегкая ноша – вспахивать свои загоны в поле. Запрягать лошадь в телегу – дело привычное для сельских ребятишек. Но меня преследовала мучительная проблема – стянуть супонью клещи хомута. Не хватало роста, и приходилось брать с собой небольшой чурбан, встав на который удавалось завершить эту главную и наиболее трудную операцию (Васю Шукшина – будущего писателя – взрослые научили завязывать супонь, подпирая хомут плечом). А, кроме того, не имея сил поднять на телегу железный плуг, я за ручку привязывал его к телеге. Встречаясь с крестьянами в поле, я слышал от них язвительные насмешки: «Смотри, парень, плуг не потеряй». В поле лошадь приходилось запрягать в постромки[3] с плугом. И так с раннего утра начиналась пахота – скучное, нудное, изнурительное занятие. К тому же к середине дня на лошадь налетала тьма-тьмущая слепней, комаров и прочего гнуса. Усталый и измученный кровожадной полевой нечистью, мой конь Васька становился на «отдых». Мне стоило немалых трудов, чтобы вожжами и ладонями отогнать или раздавить навалившуюся на лошадь алчную гадость. С трудом закончив работу, я возвращался домой до предела усталый и с руками, запачканными до локтей лошадиной кровью. Таков был удел десятилетнего пахаря, в какой-то степени типичный для тяжелого доколхозного прошлого.
Сохранилась в те годы одна странная традиция, едва ли понятная современнику. Крестьяне в зимнее время, когда наступали морозы, были весьма озабочены сохранением молодняка. Если лошадь находилась в конюшне,
Постромки – веревки, соединяющие валек с хомутом и плугом. –