Когда люди лают – собаки улыбаются. Лара Март
месяцев после смерти папы. Не дождался.
Еще ходила на старинное городское кладбище, названное почему-то Капустиным, на могилу бабушки и прабабушки со стороны мамы. Деда, крупного сибирского начальника, забрали в 1937-ом. Расстреляли через месяц. Бабушка была беременна мамой. Из хорошей квартиры ее тут же выгнали на зимнюю морозную улицу.
Бабушка уехала в Среднюю Азию, где спасалась от репрессий моя прабабушка. Выпускница института благородных девиц, в роковые 30-е прабабушка работала учительницей русского в школе на окраине районного городка.
Прабабушка умерла, когда мне было 12 лет. Я ее хорошо помню. Она ушла в мае. Цвела черемуха. И все приносили пахучие ветки к гробу. С тех пор запах черемухи напоминает мне о прабабушке, но не о ее похоронах, как вроде бы должно быть, а о ней живой. Помню ее высокой, статной, сидящей с прямой спиной в плетеном кресле, укрытой по пояс старым пледом и с чашкой кофе в руке. И еще помню брошку-камею у воротника ее старенькой кружевной блузки.
Прабабушка и бабушка жили в коммунальной квартире с соседкой тетей Клавой, своенравной и громогласной. Когда бабушки хотели оправдать какую-то резкость тети Клавы, меж собой называли ее «краснокосыночницей». Я тогда не понимала, почему, ведь тетя Клава никогда не носила красных платков, а все кричаще цветастые. Позже узнала, что краснокосыночница – значит, активная большевичка. Радикальные революционерки покрывали свои отчаянные головы кумачовыми платками, чтобы все сразу узнавали победительниц-пролетарок.
В детстве я часто сидела в комнате бабушек под круглым столом, покрытым зеленой бархатной скатертью с бахромой. Нити заплетала в косички, слушая политические (правда, слова такого тогда не знала) споры прабабушки и тети Клавы.
– При царе-кровопийце люди были несчастны, забиты, а Ленин дал им свободу! – громогласно доказывала тетя Клава.
– Какую такую свободу получили вы, Клавушка? – тихо спрашивала прабабушка, и я из-под своего укрытия видела ее спокойную полуулыбку и тонкую руку, перебирающую кисти шали. – Тяжелейшая работа всю жизнь на овощебазе, с раннего утра до поздней ночи? Больные руки и распухшие от холода суставы? И, позвольте…
– Не позволю! – вскрикивала тетя Клава и бахала кулаком по столу, отчего я под ним втягивала голову в плечи.
Тем не менее они были не просто подругами, а родными людьми. Тетя Клава стала членом нашей семьи, точнее, семьи бабушки и прабабушки. Она питалась вместе с ними – на их деньги, готовила, а на свою пенсию каждый день ходила в соседний кинотеатр (билет стоил 20 копеек), и потом подробно пересказывала сюжет прабабушке, которая никогда в кино не ходила, а читала старые книги, сидя в кресле у окна.
Тетя Клава ненадолго пережила мою прабабушку. Умирала наша «краснокосыночница» от рака – тяжело, без обезболивающих, которые ей почему-то не прописали, кричала по ночам, а за руку ее держала моя бабушка.
Перед самой кончиной тетя Клава сказала ей:
– Встречу там Верушку, прощения попрошу за