Тёмный. Юлия Трегубова
части города, что на левом берегу Енисея, примерно в часе езды на автобусе от «синих крыш», в гордо возвышающихся над остальным городским массивом стенах университета начался новый день.
Гришин Денис Александрович с детским волнением перешагнул порог учебного заведения. Полтора года работы следователем еще не стерли в памяти воспоминания о нервном мандраже перед очередной сессией. Знакомый воздух, в каких бы стенах его ни заключить; казалось, что в его родной alma mater – школе милиции, что здесь – все тот же запах учебы. Словно его специально вырабатывают. Наверно, студенты всего мира едины в своем предэкзаменационном страхе.
Он мог бы отправить оперативника, так и нужно было сделать, но Гришин решил сам опросить свидетелей – все-таки первое серьезное дело. До этого Гришину подкидывали всякую мелочовку. А совсем недавно он перевелся в Главное управление, и вот она, настоящая работа.
У кабинета заведующего кафедрой финансов начинающий следователь остановился. Телосложения он был крепкого, спортивного, ростом чуть выше среднего. Сосредоточенно выдохнув, Гришин поправил рукой и без того аккуратно лежащие в короткой стрижке светлые волосы. Внешностью молодой человек обладал приятной, от девушек отбоя не знал. Но светлые глаза, пухлые губы создавали образ томного блондина, с чем он никак не мог смириться. Да и выглядел моложе своих лет. Амбициозный по натуре Гришин всячески старался придать себе вид серьезный, отчего часто хмурил брови и носил двухдневную щетину. Вот и сейчас, перед закрытой дверью, настраивал себя на рабочий лад, изгонял не к месту проснувшегося студента в душе. И в дверь постучал уже двадцатипятилетний следователь.
– Степан Федорович? Добрый день! Гришин Денис Александрович, следственный комитет.
– Да-да, я понял, заходите, заходите, присаживайтесь, – услужливо залепетал завкафедрой.
Степан Федорович подставил гостю стул, вежливо улыбался и создавал вид степенный и сосредоточенный. Только беспокойные руки то и дело тянулись к вискам, приглаживали и без того зализанные и переливающиеся жирным блеском редкие волосы.
– У меня к вам несколько вопросов о Мартынове Олеге, – начал Гришин.
– Знаю-знаю, – перебил его Проскуров, глубоко вздохнул, и на лице его нарисовалось скорбящее выражение.
Гришина слегка передернуло. Завкафедрой он не знал, но почему-то физиономия его казалась пропитанной насквозь фальшью.
– Я сразу запротоколирую, если не возражаете. Он у вас числился на дневном?
– Да.
– И как у него с успеваемостью было?
– Да… знаете ли, все хорошо. На красный шел, да.
– С остальными учащимися ладил?
– Ладил, ладил! Его любили почти все! – отчеканил Проскуров.
– Вы так хорошо осведомлены о нем. У вас ведь много студентов? Вы обо всех так много знаете? – Гришин задал вопрос и начал что-то записывать на листке бумаги.
Проскуров слегка запнулся. Его глаза пытались рассмотреть, что же там строчит следователь, шея вытянулась, и сам он, казалось, сейчас расстелется посреди стола. Но