Повитель. Анатолий Степанович Иванов
Вот тебе и Бородин!..»
Зеркалов соскочил с кровати, достал спрятанные уже в сундук серьги и, низко согнувшись, стал рассматривать их, перекатывая, как горячие угли, с ладони на ладонь. «Нет, вроде не те… – перевел дух староста. – В ухе коновала всегда болталась какая-то большая круглая серьга, наверное, фальшивого золота, а эти маленькие, тяжелые, с камнями… А все-таки… Не потому ли исчез цыганишка-то?.. Если поднять шум да рассказать брату, в два счета можно вывести Бородина на чистую воду, узнать все точно…»
Но через минуту думал уже другое: «А хоть бы и цыганские – какая мне выгода, если подниму шум?.. А так, может, еще что перепадет от Бородина. Ну, погоди, зажму я тебя, старый хрыч… А насчет Гришки… Может, и вправду поговорить?..»
И староста спокойно уснул.
2
Зима тянулась и тянулась, и Гришке казалось, что это одна из самых долгих зим, которые когда-либо бывали. Почти каждый день дули ветры. Перед избой Бородиных, ютившейся у самого леса, снег выдувало и уносило. Съежившись от холода, избенка стояла на виду у всех, будто раздетая. И это вызывало у Гришки смутное беспокойство.
– Ничего, сынок… К той зиме новый домишко поставим где-нибудь в затишке… – сказал отец, будто угадав мысли сына. – А то здесь… уюту нет, как в трубе воет и на виду все. Каждый глаза в окна пялит…
Григорий ничего не ответив. С тех пор как отец чуть не зарубил его найденным в лесу окровавленным топором, он больше молчал. Нахмурив узкий лоб, постоянно думал о чем-то. Случалось, подолгу наблюдал за отцом, но, едва тот оборачивался, отводил глаза в сторону. И никогда не заводил речи о том, что случилось. Только однажды проговорил:
– Дай-ка, батя, красненькую…
– Но! – удивился Петр. Давно уже сын не просил у него денег. – Ишь ты! А зачем?
– Тебе что? Может, пропью…
– Ах ты молокосос!
Гришка сузил глаза, проговорил спокойно, не разжимая зубов:
– Ну ты, не лайся… теперь-то… Давай, сказал… Твои они, что ль?..
Старик застыл с открытым ртом. Потом покорно полез в карман:
– На… Вижу, зря я Зеркалову… за тебя…
– Ты, батя… дурак, вот кто, – усмехнулся Гришка.
Петр Бородин вздохнул, покачал головой и хрипловато произнес:
– Спасибо, сынок… А только не советую тебе так со мной… – И неожиданно сверкнул желтоватыми глазами. – Понял, сукин сын?! Не советую… А то…
Гришка невольно отскочил: «Он такой… Ему что – отравит. И – поминай как звали…»
– Что ты, батя! – сдавленно проговорил он и протянул обратно деньги. – Возьми назад, я ведь так… спытать хотел… Возьми…
Отец принял деньги, зашептал в самое ухо, щекоча Гришку бородой:
– Так, сынок… Это – так… Надо всегда по-хорошему… Ты да я – и больше никого нет на земле… А мне для тебя ничего не жалко…
Но с этого дня Гришка больше никогда не просил денег у отца.
Не просила теперь мужа и Арина свозить ее в больницу, даже не жаловалась на болезнь, хотя чахотка все больше и больше съедала ее. Она мыла, стирала,