Власовцев в плен не брать. Сергей Михеенков
нёс на плече пулемёт с куском оборванной ленты. Гремя сапогами и обдавая запахом пота и табака, он пронёсся мимо и спрыгнул в ход сообщения.
Бальк схватил тело оберфельдфебеля на ремни портупеи и потащил следом.
Когда они засыпали землёй в отводной ячейке тело Фрица Гейнце и положили на бугорок стальной шлем, обтянутый засаленной и подранной парусиной, русские уже показались в той стороне, куда и они, и эсэсовцы с нашивками «РОНА» с беспокойством оглядывались всё это время. Бальк сжал в ладони обломок дюралевого жетона, прошептал какую-то молитву и начал устанавливать на бруствере свой пулемёт.
А в следующую минуту произошло непонятное. Правее вдруг поднялась стрельба, послышался рокот моторов и лязг гусениц.
– Танки! Танки! Прорвались! – закричали по-русски эсэсовцы и побежали по ходу сообщения на левый фланг.
Там траншея, виляя развёрнутыми углами, уходила в лесок. Вот куда бежали эти сукины сыны, догадался Бальк. И злорадно подумал: уж им-то, с их нашивками и славянскими мордами, в плен не идти. Свои своих убивают страшнее. Так было всегда. Но и им, немцам, после того, что они за три года натворили здесь, в России, надеяться на гуманное обращение к пленным наивно. Ничего страшного, шутили в окопах старики над каким-нибудь слишком впечатлительным новобранцем, русские тебя повесят правильно, за шею. Своих соотечественников, изменивших присяге и взятых в плен в форме вермахта или вспомогательной полиции, они вешали за ноги. Иногда – за одну. Но фронтовики знали, что у русских это был не самый страшный способ казни.
Со стороны аэродрома захлопали зенитные автоматы. Трассы толстыми шерстяными нитями протянулись над окопами. По результатам стрельбы Бальк понял, что зенитчики палят наугад, чтобы хоть как-то придавить собственный страх. Вскоре там, за грядой ровных столбиков, загремело, и стрельба зениток больше не возобновлялась. Значит, русские подавили зенитные позиции. Как быстро всё происходило! Оборону здесь они строили почти целый год, а «иваны» преодолели её за несколько часов.
С правого фланга тем временем приближались русские танки. Две «тридцатьчетвёрки», задрав кверху длинные хоботы пушек, чтобы не нырнуть ими в землю, неслись вдоль траншей, курсовыми пулемётами вспарывая перед собой землю, простёгивая пространство ходов сообщения, одиночных ячеек и пулемётных окопов.
– Надо отсюда уходить, – сказал «Кайзер» и спрятал свою трубку в нагрудный карман френча.
Усы его обвисли. Теперь «папаша» не выглядел таким бравым молодцом, которому всё нипочём.
– Уходить, – повторил «Кайзер» таким тоном, каким повторяют уже бессмысленные заклинания.
Они увидели, как один из русских эсэсовцев выскочил к танку откуда-то из бокового хода сообщения и бросил на его корму гранату. Но это была противопехотная граната, да ещё с долгим замедлителем. Она запрыгала по броне, перескочила через моторную решётку и взорвалась на земле. «Тридцатьчетвёрка», словно обозлённый